Сами Михаэль - Виктория

«Да, горе, — подумала Виктория. — Когда придет папа, надо спуститься во Двор. Тяжела скорбь гигантов! А Рафаэля-то в миньяне [27] Миньян ( ивр. — букв. «счет», «подсчет», «число») — кворум из десяти взрослых мужчин, необходимый для общественного богослужения и ряда религиозных церемоний. не досчитаются, а ведь именно ему бы полагалось кадиш [28] Кадиш — молитва на арамейском языке, ей более двух тысяч лет; одна из ее разновидностей читается в память об умершем. По еврейскому праву, кадиш нельзя читать в отсутствие миньяна. сказать. Приятный у нее запах, у Мирьям, плачущей у меня на груди! А мама просто жалко прикидывается, как гонимый ребенок притворяется из страха и зависти. Хотя нет, это не фальшивые слезы горя…»

Она выглянула из-за плеча Мирьям и снова посмотрела на мать. Мирьям страшно удивилась, с чего это Виктория вдруг ее отшвырнула и как угорелая кинулась с аксадры и со Двора в переулок.

Джамила с горечью посмотрела в лицо девочки и не дала ей рта раскрыть:

— Дочка, мне что, специальное приглашение нужно, чтобы прийти оплакивать Михаль? — сказала она, с силой ударив себя по тощей груди, будто вспугнула воздух, наполненный запахами козьего и куриного помета. — Не я одна, еще две здоровые, молодые плакальщицы придут со мной, и все бесплатно. Но оплакивать принято не сейчас, доченька, а только когда вернутся с кладбища.

Джамила среди прочего была еще и лучшей плакальщицей, способной выжать слезу даже по самому ничтожному покойнику.

— Я не из-за этого пришла, — возразила Виктория смущенно. — У мамы роды начались.

Она не сказала, что из-за поднявшегося переполоха никто этого не заметил.

Джамила потуже затянула головной платок, достала из кармана халата коробку нюхательного табака, взяла щепотку, понюхала и чихнула, как лошадь в темноте. Костлявым пальцем постучала по другой жестяной коробке, вынула сигарету и пошла в кухню прикурить от огня, пылающего под горшком, потому что не в ее правилах было тратить спички на курево; а по ней самой видно было, что она, ведьма этакая, чуть не давится со смеху. От одной мысли, что ей предстоит извлечь семя Азури из раздвинутых ног его потрепанной супруги и тут же, усевшись посреди Двора, рвать на себе волосы и дирижировать двумя помощницами-плакальщицами, — от одной этой мысли голова шла кругом. Ведь чтобы сохранить репутацию великой плакальщицы, нужно явиться в дом покойницы свежей, полной энергии и сил. Кто лучше нее умеет сломить мнимое спокойствие скорбящих родственников, впрыснуть скорбь смерти во все уголки и закоулки их души, чтобы даже самые сдержанные завыли, как несчастные шакалы. А для этого нужна каждая капля энергии. Бывает, приходится колотить свое тело до крови. В сценах траура и утрат лучше нее артистки не сыщешь — так она похвалялась. Эта самая Михаль, пусть хоть и непорочная и святая, а не девица, помершая во цвете лет. Но Джамила знает ее сыновей, этих суровых и уважаемых господ, как они шагают по пыли их переулка; и это вовсе не пустяк — выбить слезу из их прозревших глаз. А если роды окажутся тяжелыми и сложными? Наджия мечет детенышей, как крыса, но именно с такими плодовитыми, как она, всякие беды и случаются; лучшее в жизни представление можно сгубить, если что-нибудь напортачишь с истончившейся маткой Наджии.

Виктория подавила в себе желание поторопить эту ведьму. Небось женщины Двора злятся на Наджию, мол, нашла время рожать. Трудно быть дочерью всеми гонимой матери… Она чутьем угадала, что заботит старуху, и продолжала ждать, чтобы та сделала выбор между жизнью и смертью.

Победил страх. Азури, бриллиант среди сыновей Михали, мужчина, который с радостью встает спозаранку читать слихот [29] Слихот ( ивр. — букв. «просьба о прощении») — молитвы, которые читаются в дни поста и в период покаяния между Рош а-Шана и Йом Кипур. и преданно молится, который сажает к столу несчастных и женит сирот, сыскал себе репутацию уважаемого человека, человека с большим сердцем. Но Джамилу не проведешь. Как-то раз, много лет назад, ей удалось заглянуть в эту душу. Во вторую половину ночи стонала его невестка Азиза, лежащая на крыше возле Йегуды, спящего сном праведника, и над ней — нечестивая тень. И вот Азури в длинных, до лодыжек, трусах полетел в ночном небе, как хищная птица из других миров; перепрыгивая с крыши на крышу, он проскакал во тьме, разверзшейся над переулком, и, опустившись на крышу ее дома, кинулся прямиком к лежанке Нахума, ее сына. Как спутанного барана схватил он его за ноги, вытащил из-под одеяла, подбежал с ним к перилам, спустил его тело вниз и стал раскачивать, а парнишка вопил не своим голосом:

— Это не я, отец Мурада, Богом клянусь, не я!

— Так, значит, тебе известно, что случилось?

Джамила в это время лежала на своей лежанке. Она знала, что на душе у великана. Глаза его пылали адским огнем, и она поняла, что никакие ее мольбы пощадить сына ей не помогут. С ужасом ждала она, что сын упадет и убьется насмерть. Но Азури, скрипнув зубами, что-то прорычал в ответ на ее рыдания и вернул ей сына, у которого лицо при свете звезд было белым, как смертный лик. Азури молча швырнул его на крышу, спустился по дряхлым ступенькам, повозился в темноте с засовом и, наконец, сломав дверь, вышел в переулок.

— Иду! — сказала она Виктории.

Двор был как кипящий котел. Когда ее отец и Элиягу в спешке вернулись из торгового дома, служители из погребального братства уже сновали повсюду, будто решили завладеть домом, отобрав его у его обитателей. Мирьям с Азизой хлопотали у чугунов, возле гор овощей, фруктов и кахи для поминовения. Виктория снова увидела, что на мать никто внимания не обращает, даже отец забыл про ее существование, а Наджия корчится в аксадре, мучаясь от схваток. Азури привык к тому, что во время больших событий (а смерть Михали — событие великое) приемом гостей заправляет Азиза, а его собственная жена остается в стороне.

Джамила, хорошо знакомая с домом, прямиком двинулась в подвал и, не обращая внимания на протесты Элиягу, изгнала его оттуда. Азури же все не мог взять в толк, что происходит. Военнообязанным он разрешил выйти из ямы, но лестницей, ведущей на крышу, пользоваться минимально, чтобы можно было сбежать, если появятся турки. Потом он взглянул на серое лицо Йегуды и постановил:

— Ты на похороны не идешь.

— Что, не пойти на похороны мамы? Даже если меня с ней вместе закопают…

— Ладно, ладно, — сказал Азури, оставляя его в покое, чтобы из-за тяжести переживаний сердце его совсем не сдало.

И тут он увидел Джамилу с Викторией, как они ведут к подвалу его жену, и сразу все понял. На секунду его охватило сострадание — даже и при родах она не может вызвать к себе сочувствия. И чтобы утихомирить свою совесть, он сказал себе, что небось родит очередную девчонку и будет ему очередная обуза в старости.