Марина Назаренко - Где ты, бабье лето?

— Ничего… Эту объяснительную, Александровна, я вам отдам вечером.

Снова поехала на ферму в Сапуново. Коровы гуляли за воротами, видно — рев стоял порядочный. Хмурые доярки раскладывали по кормушкам из тележек вилами только что завезенный силос.

— Гидролиза еще нет, — буркнула Раиса Петровна, — и где их черт носит, кобелей проклятых.

— Привезут, Раиса Петровна, привезут, не могут не привезти. Давайте-ка соберемся в бытовочке.

— Чего собираться, у нас и так сегодня прибавка.

— Давайте, давайте, дело есть.

Они входили с заносчивыми лицами — прибавка была у одной Раисы Петровны, в Алевтинином звене скотник опять не вышел.

— Загулял, рысак орловский! — Скотник был из-под Орла, и таким странным образом Алевтина определяла и его породу.

— Ничего, скотник будет у вас завтра же. Октябрину, диспетчера автопарка, знаете?

— Чего это она?

— Да вот так, решила, что здесь спокойнее, среди бабочек, надоели мужики.

— Как же, ей надоедят! — ухмыльнулась Женька и отвела глаза. Она была уже очень кругла, но теперь это ей как-то шло. Зимина всмотрелась в Алевтину — та выглядела спокойной, но уж слишком прямо и старательно открыто смотрела на Зимину. Все-таки болело у нее.

Решение определить Октябрину именно на эту ферму пришло сейчас, со словами Алевтины про рысака орловского. А орловского — в Редькино, он и живет там, пускай там и работает.

Они сидели перед ней — все семь человек — и ожидающе поглядывали.

— Вот Семен Барсуков решил повиниться перед вами за тот застоявшийся транспортер. Прислал письмишечко — подробно так, со всей честностью извиняется, я хочу, чтобы вы послушали, — сказала Зимина и, строго поджав губы, встряхнула бумажку: «Объяснительная записка от Барсукова Семена Валерьяновича». — Она выдержала паузу, оглядела всех выразительно: — «Двадцать первого февраля выходной день я сидевши один дома и на меня навалилась такая тоска что я не знал куда мне деться пошел в магазин взял сразу четыре бутылки красного вина придя домой я пил стакан за стаканом так и не помню как свалился».

Кто-то прыснул, Алевтина громко сказала:

— Тоже, знать, орловский.

— «22 февраля я добавил еще и опять не помню как уснул. 23 февраля я вообще не видел».

Раиса сказала:

— Эва, милай!

— «Когда ко мне пришел Канаев Борис Сергеевич я спал разбудя меня и отругавши он спросил завтра придешь на работу я ответил обязательно и он сразу ушел следом за ним заходят Манжетов и Иванов М. Спросив у меня таранки они собрались уходить тут-то я спросил у них какой сегодня день они ответили что сегодня вторник 24 февраля они ушли а я тут же задумался что же со мной произошло уснул 22 а разбудили 24…»

Женщины захохотали. Зимина читала, не обращая на них внимания, сама давясь смехом:

— «…И так и не припомня куда девалось 23 число я затопил печку и стал убираться в комнате убравшись у меня не выходило из головы что со мной произошло как черти толкнули в омут и так долго не вытаскивали и так и по сей день у меня не выходит из головы этот произойденный случай мне захотелось пить и я выпил кружку огуречного рассола пройдя полтора-два часа у меня зарезало желудок разболелся низ живота так я промучился и 25 февраля не выйдя на работу а 26 февраля я обратился в свой медпункт объяснив ему свое положение и боли живота я спросил у него таблеток и справку таблеток он дал а справку нет и ответил не будешь пить а с болей поезжай в больницу но в больницу я не поехал так как боялся, что меня положат но к счастью таблетки мне помогли только от одного а желудок побаливает и по сей день в чем я объяснился все верно и признаю свою вину — Барсуков!»

Взрывы смеха прерывали Зимину, она и сама останавливалась, хохоча и вытирая слезы. Доярки смеялись, отпуская за этот смех грехи Семену Барсукову, и она почему-то знала, что не сможет его наказать по всей форме.

«Вот он, еще один улавливающий тупичок… — думала, возвращаясь обратно. — И такой, оказывается, может быть…»

В машине читала объяснительную водителю Володе, вечером — приехавшей доброй знакомой из горисполкома, инспектору из управления сельским хозяйством. За нею — Филатову.

Она читала объяснительную и, зная там каждое слово, все равно прерывая себя, смеялась. Филатов улыбался.

— Чудачка, ну что там смешного? Безграмотная ересь наивного пьяницы.

Нет, он не всегда понимал ее.

Тут дверь, будто в романе, распахнулась, и на пороге встала Людмила. Посмотрела на нее — раскрасневшуюся от смеха, почти счастливую, на него, ласково улыбающегося. Постояла. Зимина крикнула: «Заходи», но Людмила бросила: «Не буду мешать» — и хлопнула дверью.

Лицо Филатова стало виновато-растерянным.

— И что мне с нею делать? Халдейка! — В голосе не было грубости — он подчинялся обстоятельствам и только просил извинения.

— Ну вас к черту! — сказала Зимина. — Уезжай, Игорь Сергеевич…

Она решила мгновенно. Она не сказала «уходи», а гораздо сильнее — «уезжай», хотя он не собирался на край света, и этим как бы соглашалась, что им троим вместе здесь будет сложно.

Скаты островерхой высокой крыши столовой на въезде в Редькино тепло светились. Особого тепла не было, но солнце плавало в голубом небе, и пашни после вчерашнего дождя обнажились — последний снег лежал в ложбине, тянувшейся к Рузе. На длинной лавочке под навесом четверо молодых мужиков курили после обеда. В ватниках и еще зимних шапках, в сапогах, одинаково опершись локтями на колени, они как-то одинаково смотрели на чернеющие до самого Холстовского леса пашни, на Рузу, посверкивающую снизу за шоссе темной текучей водой, на тот берег, широко открытый за голыми деревьями. Пятый сидел на корточках, прислонившись к столбу, покуривал и глядел на дорогу, где стоял блестевший синей краской, точно новенький, трактор. Пятый был Юрий Леднев, свой трактор он только что вывел из ремонта и теперь просто не мог не глядеть в его сторону.

— Ну так как, ребятишки, решили? — спросил Саша Суворов, подтыкнув пальцем шапку со лба, и вопросительно поглядел направо, на сидевшего с ним Максима Колчина, вернувшегося из армии, потом налево, на Рыжухина рядом с толстым веселым шурином, а затем уже на Юрку.

— Можно попробовать, отчего не попробовать, — начал Юрка.

— Чего пробовать? Надо делать — и все! — визгливо перебил Петро Рыжухин. — Я пришел в вашу бригаду своей волей, хотя и из Центральной, и шурина сговорил — Ольга Дмитриевна обещалась подсобить ему дом поставить в Редькине — вон на горочке над рекою и поставим, он живо окопается, верно, Зафар? Он работы никакой не боится, и вообще не подведет.

— Ты, главное, не подведи, — сказал Саша. — Ты, я знаю, мужик с затинкой, а нам надо решить, чтобы не перерешать, вот на том и слово дать.