Марина Назаренко - Где ты, бабье лето?

— Надо Жуку сказать, агроному.

— Я ему говорил, агроному. Меня на пенсию провожали — он с баяном приезжал, поет, бес, хорошо. Я ему говорю: вот у нас холстовских полей сто шестьдесят га, а в Ледах — никогда не пашут, а ведь эти плестины входят в количество гектар, на них тоже делят. «Да, да, говорит, весной обязательно вспашем». Я пойду погляжу, поглядеть надо.

— Борис Николаевич, а сколько можно взять овса с гектара на наших, на угрюмовских, полях? — поинтересовался Максим Колчин. — По максимуму? Ну, когда еще колхоз тут был, как брали? А то и раньше? Вы помните?

— Так это от сорта зависит, — Борис Николаевич помолчал. И все молчали. А может, им было неинтересно. — У нас земля всегда плохо родила — Нечерноземье, — потер он ладонью крепко-смуглое, цыгановатое тяжелое лицо. — А в пятидесятых годах стали делать удобрения — земля-то и поняла, стала давать большие урожаи, по тридцать — тридцать пять центнеров с гектара. А сейчас двенадцать, а то и девять.

— И в чем же дело? — повел серыми писаными глазами Суворов.

— В чем дело? Да в том, что надо к удобрению и старание и знания, и севооборот нормальный, и поля гулевые. Во-первых — паров не стало. Раньше был шестипольный севооборот, сеяли клевер, потом лен обязательно, а потом рожь и другие культуры. А сейчас трехпольный, и то не соблюдают.

— Ну, кое-что упорядочили.

— Ага! Дадут задание Петьке или Ваньке — Петька или Ванька пашет, прет на своем Т-150, землю глубоко выворачивает, кто его проверяет? Учетчики заактируют, сколько сделали — и все. Вот и вывернули глину наверх. А еще Иван Леднев, Юркин вон дед, говорил: «Подзол вывернешь — восемь лет урожая не будет», а он про землю много чего знал, у него все консультировались. Землю-то берегли, думали, на какую глубину пахать. Ну, под зябь поглубже брали, а весной неглубоко пахали. Все от человека, от работника, а он всегда, что ли, сознательный, есть которым и наплевать, а то недобросовестные, нерадивые.

— Это прописи, — сказал Рыжухин, — для маленьких.

— Ты, взрослый, не гони сто, а живи до ста, — остановил его толстый румяный шурин. — Говори, Борис Николаевич.

— А еще агрохимия! В навозе-то все было — и фосфор, и калий, и азот. А теперь в этом, как его — в нитрофоске, в азотистых — семьдесят, а то тридцать процентов доброго, а то все шлаки, балласта. Структура земли-то и меняется от этой балласты.

— А то глядишь на всходы, — оживился и Степан Боканов, — хорошо поднялась овсяница, а полосатая: темная и светлая.

— Темная — это удобрений больше попадало, — подал голос Юрий.

— А чего хорошего? Где темная, густая — подымется и поляжет на слабую — коси потом ее.

— Ну, встали, — пригасил сигаретку, будто и не скомандовал Суворов, но все поднялись. Он придержал Юрку: — Ты знаешь эти плестины в Ледах? Покажешь.

Пошли и холстовские мужики на дорогу.

Разворачивая трактор, Юрка видел, как тяжело везут сапогами по мокрому шоссе две нагруженные темные фигуры. «Будет дядя Степан дом подымать, обязательно подключусь», — подумал он. А в душе оседало что-то серенькое, неприятное — клочки совести?

В конце апреля было еще сыро в полях, трактора не шли, грузли, с трудом пахали, бороновали, культивировали. Май, однако, обещал быть теплым. Деревья задышали раньше обычного — проклюнулись листики сирени, на тополях до красноты надулись кукиши будущих сережек, коричневые парные сережечки увесили орешник, рябина выпустила мохнатенькие, беловатые бутоны листьев, и мелко, мелко, зубчато распаковалась смородина — крохотные веерочки просвечивали солнечной зеленью. Возможно, и не сработает поговорка: месяц май — коню корма дай, сам на печь полезай. На печь никто лезть не собирался, с посевной торопились, но сроки все-таки были установлены жесткие по всему району. И решили Первое мая не опускать из рабочего графика. Уже видали-видали, на какие капризы способна природа.

Весна будоражила, манила обновлением, и в хозяйстве кое-что менялось, словно улучшалась модель отлаженной машины. На редькинском машинном дворе вблизи ферм в вечерних отблесках солнца трактора громоздились, как в боевом строю. Зимина даже пошутила: к атаке приготовились!

— А такова ситуация! — развел руками управляющий, худощавый, поджарый мужчина, попавший на фронт в последний год войны, но на всю жизнь сохранивший солдатскую выправку и подобранность в облике.

— Вы посмотрите, какую гору хлама с полей вывезли! — показал он. — Первый привет от коллективного подряда! Никто, заметьте, не понужал!

В углу двора темнела неряшливая груда: металлические детали, рессоры, колеса, скаты, бревна, целлофановые мешки из-под удобрений, мот проволоки, тросы и почему-то бетонные столбики. Зиминой стало весело оттого, что завтра покажет эту кучу Филатову, порадует, он еще не уехал, что-то застопорилось с оформлением.

Вокруг тракторов ходили механизаторы, иной только возвращался с поля и становился в строй.

Завтра начинали сеять овес возле Угрюмова. Трактористы Суворова держались кучкой, словно подряд обособил их. А может, и обособил — они были как бы повязаны своей молодой идеей. Зимина каждому пожала руку.

— Ну, так не подведите, ребятки, — просила она, — кто знает, зарядят дожди — не посеем. Давайте завтра пораньше для праздника. Уж не позже семи.

— Только нам чужих сеяльщиц не присылайте, мы сами подобрали, кого хотели. А то у нас жены сердитые, — посмеялся Суворов и подмигнул Юрке Ледневу.

— Как Женя? — спросила Юрку Ольга Дмитриевна. — Долго ей еще ходить?

— Кто знает, месяц-то проходит, доктор сказал. Да я ее не видел три дня. — Юрка стоял, полуотвернувшись.

— Это еще почему? Ты, смотри, не расстраивай жену!

— У матери она. А мне сейчас туда без пути, — все так же глядя вбок, сказал Юрка. Он стал солиднее, мужиковатее, но все не отстал от привычки при разговоре отводить взгляд в сторону.

— Амбулаторное супружество! — поддел Юрку Максим Колчин.

Этот Колчин был белокур и отменно кудряв, форсил без шапки, в одном кительке, затянутом по талии. Ольга Дмитриевна подумала: «Хорошо бы и его поскорее окрутить с кем-нибудь».

— Я говорил — давайте перегоним трактора с вечера к Угрюмову — дороги-то у нас там какие! — сказал Максим.

— Не спеши, а то успеешь, — солидно пошутил Саша Суворов.

Зиминой нравились эти ребята.

— Зафар, место для дома выбрал? — Она уже не обижалась на брата Ибрагимовой-Рыжухиной. Сколько можно держать в пастухах опытного механизатора? И были ей весьма симпатичны и его желание поселиться в деревне, в Редькине, и весь его живописный облик: Зафар сиял румяным лицом, даже усы, взявшие рот в скобочки, сияли. — Ладно, завтра приеду к вам в поле. А ты, Леднев, смотри не обижай жену, накануне праздника навестить надо.