Геннадий Руденко - Чабанка

За эти дни у нас перебывали все мои друзья, только к поздней ночи мы оставались одни, не в силах, в отличие от тараканов, преодолеть три ступени в ванную комнату.

Лариса уехала и связь оборвалась. То есть мы созванивались, вернее я звонил регулярно с почты с посёлка Котовского, но телефонный разговор каждый раз обрывался на слове Чернобыль — КГБ не дремал. А о чём тогда ещё можно было говорить? Паника в Киеве после первомайских праздников росла по экспоненте. Ко дню Победы не выдержал и мой отец — увёз внучку с бабушкой к родственникам в Харьковскую область там и оставил. Лариса уехать не могла, у неё была ускоренная сессия в университете.

В части начался мой звёздный час. Когда вечером приезжал с работы, меня с нетерпением ждали в роте с подборкой прессы офицеры и рядовые бойцы нашего героического батальона. Я имел полчаса, чтобы прочитать подчеркнутые для меня статьи, затем я должен был пояснить, что там между строчек имеется в виду и что же на самом деле происходит. Прямому смыслу партия и правительство научили не верить давно, правда могла быть только в иносказаниях, для их дешифровки требовался специалист, переводчик. В нашей части им был я. РБМК, радионуклиды, стронций, период полураспада, микрокюри, «фон в Киеве меньше, чем до аварии», уран, плутоний, частичное разрушение реактора, альфа-бета-гамма-активность — это всё нуждалось в расшифровке, а йод из аптек всё равно исчезал повсеместно.

В Киеве обстановка была очень напряженная. Я заспешил домой, работал в ленкомнате по восемь-десять часов в сутки. Ходили слухи, что наш стройбат пошлют на место аварии, говорили, что ядерщиков всех срочно должны демобилизовать, так как не хватает профессиональных дозиметристов. В слухи я не верил, полагался только на свои силы. Ближе к окончанию аккорда вплотную занялся переговорами с теми, кто подписывает «бегунки», мотался для этого по всей Одессе.

Попал я как-то на командировку к нашей крымской босоте. Строили они очередную баню где-то в районе Слободки. Приехал я туда днём. С трудом нашёл небольшую халабуду, где квартировали наши бойцы: предбанник и две маленькие смежные комнаты с койками в один ярус. В сумраке предбанника кто-то копошился, я открыл дверь в комнату, за маленьким столиком на табурете сидел Гном.

— О, сержант! Какими судьбами нарисовался в наших забытых всеми местах?

— Здор о во, Гном. Мне Монгол нужен. Говорят, он здесь.

— Ага. Будет тебе здесь этот мудак сидеть. Он дома. Бывает здесь по утрам, да и то через день. Чифирнем?

— Давай, только я купеческого.

— Дело твое. У нас конфетки правильные есть. Сейчас организуем, — он повернулся в сторону предбанника, — э, Зосим, сучье племя!

В дверном проёме показалась круглая башка сержанта Зосимова. Оказывается, это он копошился в предбаннике. Глаза Зосима вопросительно блеснули.

— Чаво?

— Хули ты чавокаешь, обдолбышь? Не видишь гость у нас. На стол накрывай, чай заваривай, ты хозяйка или что?

Зосим засуетился. Я старался удивления своего не показать, а удивляться было чему, ведь Зосимов был не только сержантом, но и дембелем, в отличие от рядового Фабриканта.

— А где наши?

— На боевом посту, баньку строят.

— А ты почему здесь?

— Дневалю, типа.

— А Зосим?

— А что я пиздячить буду? Он у нас каждый день дневалит.

Между тем сержант стал накрывать нам на стол. Гном, молча, наблюдал за ним. Зосим закончил и пошёл к двери, его остановил голос:

— А руки ты мыл, ублюдок, перед тем как к людской посуде дотрагиваться?

— Мыл, — угрюмо.

— Стирку закончил?

— Нет.

— Почему так медленно, военный?

— …

— Ты чё вааще на службу забил, чухан?

— …

Молчит Зосим, неловко ему, что я этому свидетель, а Гном продолжает:

— Я тебя предупредил, если мои носки не высохнут к вечеру, заставлю портянки Ибрагима во рту стирать, как ты Зине носки уже стирал, чмо. Засунешь себе в рот портянки?

— Нет.

— А что ты хочешь себе в рот засунуть, а?

— …

— Иди сюда. Ударься.

Гном выставил руку со сжатым кулаком, Сержант Зосимов подошел, слегка наклонился и боднул кулак Гнома собственной челюстью.

— Пшёл! Паши давай, арбайтен.

— Гном, я помню, как Зосим гонял ваш карантин и, конечно, никакого уважения он у меня не вызывает, но чтобы так опускать сержанта…

— А мы тоже только пизды ему хотели дать поначалу, а потом поняли, что он чмо поганое по жизни, гандон он, понимаешь. Век бы его не видеть! Веришь — говорить о нём не могу спокойно.

— Да в чем дело-то?

— Хочешь увидеть? Ты же женатый, кажется?

— Да. А это здесь при чем?

— Сейчас увидишь. Если женат, пробьет лучше. Зосим, ко мне!

В комнату снова вошел сержант Зосимов.

— Товарищ рядовой, сержант Зосимов по вашему приказанию прибыл.

— Молодец, — и после паузы. — Не понял?

— Служу Советскому Союзу!

— О, это правильно — служи, это для тебя главное, служить и прислуживать. Я вот здесь старшему сержанту рассказываю о нашем с тобой уговоре.

— О каком?

— Не выёбывайся. Покажи лучше фотку своей жены сержанту.

Зосим вытянул фотографию из внутреннего кармана и протянул мне. На фото была простоватая, но довольно симпатичная девчонка. Я спросил:

— Это что твоя?

— Ага. Жена.

— Зосим говорит, что она подмахивает классно и за щеку берёт. Правда, Зосим? Рассказывал? — Гном презрительно смотрит на сержанта, тот опустил голову, — мы договорились, чтобы мы его больше не прессовали, он жену вызывает сюда в Одессу. И она будет всех нас обслуживать, аж до счастливого дембеля мужа. Правда, Зосим?

— …

— Это он сам нам предложил, правда, Зосим?

— …

— Не слышу?!

— Правда.

— Так когда она приезжает?

— Она не может.

— Ты чё совсем охуел? Смотри, если она не приедет, ты нас всех здесь будешь обслуживать, пнял, отсосиновик ебучий?

— Гном, пожалуйста, я же объяснял. Сейчас мамаша у меня больная, сердце у неё, если я телеграмму дам, чтобы жена, мол, быстро ко мне ехала, боюсь не сдюжит мамаша-то. Помрёт. Не могу. Извини. Я бы с радостью…

— Пшёл нахуй, козёл! — крик.

Лицо Гнома скукожила брезгливая гримаса. Чай в горло мне бы уже не полез. Мы с Гномом в глаза друг другу не смотрели. Нам было стыдно, он тоже был женат, кстати. Беседы у нас не получилось. Я не стал задерживаться и быстро попрощался. Предбанник я проскочил, стараясь не видеть этот кусок дерьма.

Как? Как можно после этого, после такого, вернувшись домой, смотреть в глаза своей жене, продолжать жить с ней, делить постель, есть с её рук, а то ещё, наверное, и покрикивать? Б-р-р!

Одновременно со мной озаботился подписанием бегунка и Коля Могилин, бригадир кровельщиков. По причине болезни его демобилизовывали первым в части, сбоку пристроился и я. На работу мы уже не ходили, мой аккорд подходил к концу, ленкомната, как комната, была готова, оставалось сделать её ленинской, то есть доделать пару стендов. Время для нас остановилось. В ожидании очередного бугра, который должен подписать бегунок, мы слонялись по части. В соответствии с законами гармонии — конец моей службы очень напоминал начало, прежде всего скукой.