Геннадий Руденко - Чабанка

— Какое дэбэ?

— В дисбат, короче, дисциплинарный батальон, слыхал?

— Слыхал конечно, просто не знал, что его ещё дэбэ называют.

— Страшное место, говорят пацаны, намного хуже зоны. Вон кенты мои, земели с первой роты, спалились. Им до дембеля, как и мне, а они теперь под трибуналом ходят.

— А чего?

— Салабона воспитывали и довоспитывались, падла. Он об стенку уронился, в госпитале лежит, что-то со слухом у него теперь. А заяву на моих земляков он подписал, курва. Им всем теперь дорога через трибунал и в дэбэ, а дэбэ это пиздец. Не хотят они, говорят уж лучше зона, чем дисбат, но как повернуть туда не знают.

— Алик, зона, то есть лишение свободы считается более строгим наказанием, а значит дело всегда можно так повернуть, чтобы дали больше. Дают обычно два года дисбата, а после этого еще надо дослужить недослуженный срок, потому дисбат не считается судимостью. Но если есть отягощающие вину обстоятельства, то за то же деяние можно получить, например, год общего режима и после звонка домой.

— Сказки!

— Век воли не видать, — пошутил я.

— Ну, ты прям как прокурор излагаешь. С какого?

— Книжки умные читать надо, а не отары в горах пасти.

— Э,э, охуел? Ты полегче на поворотах, салабонище, не забывайся, — но моя информация сейчас для него была важнее, чем моя настойка наглости на портвейне.

— Давай так, завтра я тебя сведу со своими земляками, поговорите, если поможешь, считай, будешь бригадиром после меня — УНР я беру на себя.

Дождавшись, когда Монгол пошел в штаб, мы с Аликом вошли в роту. Мои однопризывники шагали по взлетке.

— Руденка, в строй!

Я нетвердой походкой продолжал идти в сторону спального помещения.

— Э, да он бухой в дым!

— Стоять, военный! Приказ — бояться!

— Пацаны, не трогайте его, я отвечаю, пусть ложится спать, — Алик подписался за меня.

— Ну УПТК оборзело… — но спорить никто не стал, деды никогда не ссорились между собой в присутствии молодых.

А на следующий день, когда вечером мы приехали с работы, то роты своей не узнали. В казарму не пускают, все койки на улице. Клопы. В роте травят клопов, койки расставлены на траве перед казармой, погода хорошая, можно ночевать под открытым небом. Но кто выносил кровати? Где моя постель?

Приехали мы к ужину, времени разбираться не было. Только после ужина я, обойдя все ряды, обнаружил свою постель, но без подушки. Дело обычное, у нас постоянно все пропадало в неизвестном направлении, я, слава Богу, каптерщик, запасец у меня уже имелся. Но сейчас рота то закрыта, зайти нельзя. Я стянул подушку с другой постели, со второго яруса конечно же, благо темно уже, никто не видел. Да все и заняты были таким же делом, как и я — поиском своих постелей. Потом я сидел вместе с дедами-казахами из первой роты, мы обсуждали их проблемы, я, так сказать, давал юридическую консультацию, совесть моя была чиста, ведь я советовал, как усугубить вину, конечно это было намного легче, чем наоборот.

— Чья постель?

— Чья постель, я спрашиваю, — вскорости снова. Я не обращал внимания.

— Чья постель, волк и ?

— Это, кажется, Руденко постель.

— Где Руденко?

— Вон он с дедушками с первой роты сидит.

Между коек появляется фигура Михалыча.

— Руденко, ну ты вааще охуел, — и сразу обозначил тычок в зубы. Казахи, надо отдать им должное, повскакивали и встали между мной и Михалычем.

— Михалыч, ты чего?

— Да, он у меня подушку спиздил!

— Я ее с верхней койки снял, — выдал я неубиенное оправдание.

— Так я себе на втором ярусе и постелил.

— Михалыч, ты чё в салабоны подался? — казахи заулыбались.

— А кого это ебет? Я чё в жопу чью-то смотреть должен или в чистое небо? Я на воздухе наверху засыпать желаю.

— Ну так вот непонятка и вышла. Тут такая кутерьма с этими клопами.

— Ладно, смотреть надо внимательней, у меня же подушка подписана, — Михалыч остыл, ушел. Мы закурили по новой и продолжили.

Казахи ушли из нашей роты окрыленные. Что же такое дисбат, если зона кажется манной небесной? Алик мною гордился. А в зуб я таки получил, но ничего, как говорится «один раз — не пи-ас».

Откуда замполит части всё знал? Через пару дней меня вызвали в штаб к майору Кривченко.

— Ты у нас шибко юридически грамотный, я слышал.

— Да, не так, чтобы очень, товарищ майор, — предвижу я проблемы за свои консультации.

— Я твои документы посмотрел, в юридическом ты не учился. Откуда?

— Самоучка, читал много. Наверное, началось все с книги «Судебная медицина», смешная больно, понравилась, затем УПК, виноват, Уголовно-Процессуальный Кодекс с комментариями, я прочел его от корки до корки. А это, знаете, товарищ майор, не так, как перед экзаменом учишь — лишь бы завтра не забыть. Если читал по собственной инициативе, да еще и с интересом, запоминается надолго. Потом была и другая литература, но специально я не образован…

— Это да… — он меня не слушал, а только оценивающе так смотрел на меня и думал о своем, — Я вот, что думаю, военный строитель Руденко, будешь ты у нас общественным обвинителем.

— Кем?!

— Когда военный человек, солдат или, скажем, сержант находится под судом, то на заседании трибунала должны прозвучать слова обвинения не только от прокуратуры, но и от товарищей, комсомольцев воинского подразделения, где проходит службу обвиняемый. Ты же комсомолец?

— Так точно, товарищ майор, комсомолец. А не должны ли, кроме слов обвинения от лица государственного обвинителя, прозвучать слова в защиту подсудимого не только от защитника-адвоката, но еще и от товарищей-комсомольцев?

— А вот это не положено!

— А у меня это бы лучше получилось.

— А это никому не надо.

— А где справедливость?

— Где? Где? На вопрос «где?» ты требуешь прямого ответа? В пизде! Кру-угом! Шагом марш в расположение роты!

А через два дня приехала Лариса. Первую ночь она даже ночевала прямо у нас в роте, в каптерке конечно. Старшина приказал, мы занесли койку, там моя жена и расположилась. Только прапорщик посоветовал мне воздержаться от совместного ночлега. Других проблем не возникло. Сослуживцы отнеслись ко всему этому с большим пониманием и тактом, нимало меня тем удивив. Утром деликатно ждали в очередь освобождение единственного туалета, хотя дверь на всякий случай охранялась дневальным. Ко мне все в тот день — со всем уважением. И всё потому, что Лариса была мне самой что ни на есть законной женой, супругой.

Затем настало удивительное время. Весь день я работал на Кулиндорово, возвращался в часть, получал от старшины формальную увольнительную и шел пешком на турбазу, где остановилась моя жена, буквально в десяти минутах ходьбы от нашего КТП. База была даже для того времени крайне плохонькой. Комнатка в фанерном домике вмещала в себя только маленький платяной шкаф и обычную кровать с панцирной сеткой, да был еще колченогий стул, но нам он был без надобности, кровати вполне хватало. Мы были счастливы. Ночь я проводил с любимой женой, а утром, с рассветом в часть. Конечно мне завидовали — салабон, а жизнь лучше дембельской.