Геннадий Руденко - Чабанка

— Ну, ты чего? — сиплым от вчерашнего голосом спрашивал оторопело я, тормоша его за плечи.

— Фу ты! Ой, Генка, ты что ли? — наконец оклёмался он.

— Я, я. А кто еще может быть?

На улицу повыскакивали остальные, мы с Крассовским вышли из подвала, нас окружили ребята, кто в простыне, кто просто в трусах, Иван Иванович выглядывал из веранды.

— Чего у вас стряслось?

— Кто орал?

— Сашка, ты чего?

— Я проснулся посцать и пошел в подвал, — логично начал свое объяснение Крассовский.

— А какого ты пошел в подвал? Ватерклозет же на улице, вон под забором стоит.

— Так я в подвале вчера заначку в картошку закопал, знал же, что на утро тяжко будет.

— Ну и…?

— Ну стою я на коленях, роюсь в темноте, не могу точно вспомнить, где закапывал, а тут сзади что-то как захрипит, засипит голосом нечеловеческим, я в ужасе поворачиваюсь, а передо мной карлик с большущим таким носом отвисшим. Знаете как страшно, да еще с похмелья!

— Какой карлик?! Это, брат, не карлик, это «белка»! Допился! — говорю я.

Все поворачиваются ко мне и первой доходит к Светке Семенюте:

— Вы на Генку посмотрите! Вот вам и нос отвисший!

— Иди оденься, придурок! — моя Лорка уже зло тянула меня за рубаху.

Из одежды на мне была только вышиванка, но была она уж больно коротка, вот слабый свет свечи, освещавший только мои ноги и то, что немного выше и мой похмельный сип сыграли с Крассовским злую шутку.

Потом мы ехали в автобусе и Иван Иванович перепугано просил меня подтвердить жене, что ночь он провел на даче у замминистра, а я, мол, сын этого замминистра был свидетелем обсуждения важных государственных задач народного образования, для чего Иван Иванович взял номер моего домашнего телефона. Теперь мне стало понятным, почему в кулаке Ваня так и не обнаружил останков своей супруги.

А в два пополудни начался экзамен. Проходил он нетрадиционно, все были запущены в аудиторию одновременно. Отложив в сторону билеты, Иван Иванович предложил такую форму: он задает вопрос, кто хочет — отвечает, кто хочет — дополняет или спорит. По результатам такой дискуссии он нам и объявит оценки. Начали.

Многим из нас было крайне плохо, видно было, как страдал и наш экзаменатор. Мы с Карпом сели за заднюю парту, открыли окно и закурили, Иван Иванович замечаний нам не делал. Дискуссия продолжалась вяло. На втором часу вдруг приоткрывается дверь, в образовавшейся щели рожа Крассовского с выпученными бывшими серыми, а теперь красными глазами:

— Ку-ку! — и дверь захлопнулась.

Все, включая Ивана Ивановича, недоуменно посмотрели на дверь и… продолжили экзамен. Через пять минут дверь приоткрылась вновь:

— Ку-ку! — в щели снова на мгновение показалась рожа Крассовского.

А через минуту уже:

— Ку-ку, блядь!

— Саша, ты чего? — потрясенно спрашивает, не успевшего спрятаться на этот раз, Крассовского Иван Иванович.

— Ваня, время уже! Трубы горят! Давай завязывай, ты, со своим экзаменом!

И действительно Иван Иванович заторопился, быстро закруглил дискуссию и объявил нам оценки. Я, конечно, получил свою пятерку. На выходе из аудитории возмущалась Вика — как это так, ей поставили только четверку! Я постарался ее образумить — это была её первая четверка за всю жизнь. Если честно, я даже никогда не понимал, за что ей тройки ставят. В коридоре меня остановил Валера Шестаков:

— Гена, а что это было?

— Что ты имеешь ввиду, Валерчик?

— Ну вот это? — он кивнул в сторону аудитории и описал рукой круг в воздухе.

— Экзамен.

— Об этом-то я с трудом, но догадался. А как насчет остального? Вы с Карпом курите во время экзамена, экзаменатор бухой, эта кукушка с матюками? Бред!

— На консультации надо ездить, Валера.

— Так это вы после вчерашней консультации?!! А я, придурок, думаю, на хрена я попрусь куда-то там на дачу, лучше больше почитаю, выучу, шпоры напишу. Написал, идиот. На кой они были нужны?!!

А мы пошли на выставку, на ВДНХ, взяли там пива, сели на летней площадке между рестораном «Лето» и кафе «Весна» и начали приходить в себя. Задумчивый Ваня сел напротив меня:

— Классное вы представление устроили! Но знаешь, чем вы реально меня взяли?

— Чем?

— Пивом в двадцатипятилитровой бутыли. Вот я сейчас думаю, это же просто два ящика пива. Что я два ящика пива не видел? Чепуха! Но двадцать пять литров в одной посуде!!! Никогда не забуду!

Похоже, прав был товарищ Раузинг [69] Рубен Раузинг — основатель шведской компании Тетра Пак. , когда сказал свою таинственную фразу: «упаковка экономит больше, чем она стоит».

Последние дни ноября 1984 года в Одессе выдались промозглыми и ветреными. Заморозки по ночам, туманы по утрам, хмурые серые дни. Быстро плывущие низкие свинцовые облака, казалось, обдирают антенны с девятиэтажек. А на свинарник пошла свекла.

Каждый вечер после рабочего дня, после ужина, нас вели на свинарник. Наша задача была простой: отделить корнеплод от зеленой части, так как при хранении листья сразу начинали гнить. Ведь, как говорил прапорщик Байков, свекла растет как куст, а куст, по его меткому определению, это «совокупность веток и листьев торчащих из одного места», вот за это одно место свекла и выдергивается из земли. Таким образом на свинарник она попадала с ботвой и её, ботву, надо было отделить. Делалось это при помощи огромного и тяжелого ножа, этакого тесака. Если нож был заточен, то операция обрезания могла быть сделана одним хорошим, точным ударом. В левую руку берешь свеклу, а правой со всей силы бьешь ножом в верхушку плода.

По приходу на свинарник деды устремлялись в теплые помещения пить со свинарями бромбус, а мы становились вдоль высоченной горы свеклы и в сумеречном свете двух качающихся со скрипом, как в третьей части «Операции Ы», лампочек, стараясь не попасть себе по руке, из одной горы делали две поменьше — свеклы и ботвы. Все бы ничего да ножи не были острыми, бить приходилось несколько раз, свеклу в руке надо было проворачивать, а это приводило к тому, что руки быстро покрывались смесью земли с сахарным сиропом. На ветру и на морозе эта смесь застывала в ледяную рукавицу. Обстановка не располагала к человеческому существованию, даже разговоры не клеились, все с остервенением махали ножами, молча, даже без всевспомогающего мата. Возвращались в казарму только часам к четырем утра, а в шесть подъем и все сначала. Дней десять ни согреться ни выспаться мы не могли.

Не знаю с чем это связано, но только у наших азиатов после ледяных сладких рукавиц руки начинали по особому гнить, сначала кисти опухали, а потом при сжатии в кулак натянувшаяся кожа лопалась и из трещин брызгали струйки мутной жидкости. Бр-р-р!