Александр Мещеряков - Шунь и Шунечка

Но вот вчера прикатила на роскошном “бентли” комиссия из сердобольного “Зоофила”. Две дамочки, одна из которых была обернута в триколорную комбинацию, тыкали в лицо удостоверениями, желая знать, не содержатся ли здесь в неволе несчастные животные. При этом одна из них держала на руках карликового бульдога, который ронял слюну на онемевшего Тараса: собак в подгузниках он еще никогда не видел.

— Не нравитесь вы мне, от вас псиной воняет, — недолго думая огорошил комиссию Шунь.

— Это мы еще посмотрим, кто кому больше не нравится! — в один голос воскликнули дамы. — А откуда у тебя навозом несет?

Шуню не оставалось ничего другого, как предложить им парного молочка из-под Зорьки. Дамочки только поморщились.

— А вымя вы ей регулярно моете? — забеспокоилась Жанетта и со знанием дела тронула свою роскошную грудь.

Шунь кивнул на Тараса:

— Вот он ей вымя вылизывает.

Тарас демонстративно повернулся спиной, поднатужился и выдавил из себя колбаску. При ее виде очкастый бульдог немедленно наделал в подгузник.

— Фу, гадость какая! А на глистов он у вас проверенный? — с вызовом спросила Сюзанна.

От подгузника воняло какой-то жуткой отдушкой. Шунь опасался, что его сейчас вывернет наизнанку. Он наклонился и голыми руками поднял с земли колбаску. Сунув раскрытую ладонь с произведением кота под нос Сюзанне, он произнес:

— Где ты здесь глиста нашла, зоофилка сраная?

При этих словах, произнесенных при дамах, даже коту стало неудобно — и он совершил никак не дававшийся ему кувырок назад. Богдан, разумеется, был на стороне отца, но и он тоже зарделся. На самих же дамочек реплика Шуня никакого впечатления не произвела. И не такое по жизни слыхивали!

— У-у, животное, в бестиарий тебя посажу! — только и молвила Сюзанна.

Бульдожий подгузник не выдержал напора, из него закапало. Тарасу стало еще неудобнее, и он окончательно отвернулся.

Пока они беседовали вот таким вот вызывающим манером, почтальонша тетя Варя бочком-бочком подобралась к автомобилю, запустила ладонь в свою вечную сумку и бросила на крышу “бентли” несколько пригоршней пшена. Потом вывернула сумку наизнанку. Разлетаясь по поверхности, поток зерна ударил в металл. Откуда ни возьмись налетели дрозды. Они споро застучали крепкими клювами по красному лаку машины.

Самое большое негодование вызвали у комиссии куры. Сюзанна с Жанеттой сочли, что их содержание нисколько не отвечает принципам зоофилии. Во-первых, куры круглый год находятся под открытым небом, подвергаясь атмосферным явлениям; во-вторых, они лишены счастья материнства, ибо хозяева пускают все яйца в кухонный расход; в-третьих, не в силах выбраться из лабиринта, птицы, рожденные для полета, лишены свободы передвижения.

— А это уже, гражданин Царев, на статью тянет, — почиркав в записной книжечке, торжественно объявила Сюзанна.

— И на показательный процесс, — добавила Жанетта.

Тарас совершил кувырок вперед, Богдан побледнел. Опешивший Шунь попробовал представить себя в камере, но не смог. В тюрьме он никогда не был, перед его взором вставала какая-то плохо освещенная литературная темница.

— Это мы еще посмотрим, по кому из нас тюрьма плачет, — не слишком уверенно произнес он.

Однако гостьи были уверены — и уверены в обратном.

— Ты ничего не заметила? — кокетливо спросила Жанетта уже в автомобиле.

— Что ты имеешь в виду? — откликнулась Сюзанна.

— Я имею в виду себя, — Жанетта сбросила бретельку и подняла руку. Под мышкой красовался крошечный шрам. — Я себе на два номера размер груди увеличила.

Несмотря на подчеркнутую Шурочкой линию, грудь была у Сюзанны слабым местом. По правде говоря, под лифчиком пряталась не грудь, а какая-то белая рухлядь. Да и моложе, много моложе была Жанетта. Другое мягкое место компаньонки тоже вызывало у Сюзанны недобрые чувства своим русским размером.

— Я теперь вся в силиконе! — подпрыгнула Жанетта на ухабе хайвея, от которого не могли уберечь даже рессоры их “бентли”.

“Эх, мне бы твою жопу!” — подумала госпожа Очкасова и сухо спросила:

— Что с этим наглецом делать будем?

— Сотрем судом с лица земли и забудем, — ответила Жанетта.

После удачно проведенной в монакской клинике операции она твердо знала, что в самом скором времени ей предстоит стать первой леди страны — госпожой Николаевой.

— Что-то я тебя плохо слышу, что-то по мозгам стучит, это, наверное, коленвал барахлит. Ни во что верить нельзя! Никому не доверишься! Наверное, меня кинули, наверное, вместо аутентичного “бентли” отечественную подделку всучили, — озадаченно сказала Сюзанна.

Тут над ее водительским местом образовалась рваная дырочка, в которую полилась струйка пшена. Оно застревало в пышной прическе, а один кругляшок даже засорил красивый глаз под выгнутой бровью. Пришлось совершить экстренное торможение. Дрозды встали на крыло и немедленно отвалили — с набитыми животами и с чувством исполненного долга. Сюзанне пришлось вылезти из своего триколора и хорошенько потрясти его составляющие. Желтые зернышки терялись в пыльной придорожной траве. С крашенных перламутром губ срывались проклятия, приводить которые я не стану — нет сил. Грудь Жанетты волновалась от нехорошего смеха.

— Дрозды, ха-ха, пшено, ха-ха!

— Молчи, сука! Чтоб силикон твой через задницу вышел! — услышала Сюзанна адекватный ответ.

Так они и умчались в свой силиконовый город, из которого уже вылетел на пожарном вертолете сам митрополит. Не снижая высоты, он сделал круг над монастырем, из шлангов полилась набранная из московского водопровода святая вода. До Шуня она долетела уже в виде меленьких радужных капель.

— Ишь ты, грибной дождь пошел! — воскликнул Богдан.

— С грибами будем! Будет чем закусить! — обрадовался Шунь.

А уже назавтра, бродя по монастырю с металлоискателем, Богдан наткнулся на свежезабитые колышки и увидел человека с рулеткой.

— Я ваш землемер, Афанасием звать, — представился тот, протягивая испачканную руку.

— А я думал, что ты наш палач. Откуда пожаловал?

Землемер неопределенно махнул рейкой в направлении столицы.

— А меряешь зачем?

— Я человек маленький, так что знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю, а тебе по секрету скажу: все здесь снесут, ничего не оставят, за исключением городошной площадки. А быть здесь рекреационному комплексу для высшего начальствующего состава, начиная с самого господина Николаева. Очень уж он городки уважает, а место здесь намоленное.

Землемер закатил глаза к небу. Потом зажал ноздрю трудовым грязным пальцем. Сопля шмякнулась на землю, приминая траву.

— И библиотеку снесут? — заволновался Богдан.

— И библиотеку снесут, в ней кирпич гнилой ложен, крошится. Хотя и стоит твоя библиотека всего ничего. Чурок турецких из нашего православного Константинополя выпишем, американский небоскреб возведут с евроремонтом. А вместо книжек ваших пыльных телевизоры наши подключат. Чтобы, значит, мысли вредные истребить. Газ проведут, электричество. А то живете здесь, будто Богом забытые. Тоже мне, пустынь называется! Хорошо будет, светло! — землемер так воодушевился, что даже передал свою рейку Богдану. — Подержи, а я пока помечтаю. В небоскребе том и мне, глядишь, уголок в полуподвале найдется. Буду биты Николаеву подносить, рыбу динамитом глушить, “Наполеоном” уху запивать. Баб водить стану, трахать их по-западному. И предохраняться не буду, демографию страны стану улучшать. Красота, дух захватывает!