Игорь Адамацкий - Созерцатель

Вождь в молодости был энергичен и умен, он быстро сплотил вокруг себя единомышленников и начал действовать. В оппозицию двум выходящим в стране газетам, из которых каждая была реакционнее другой, мы начали выпускать собственную газету. Чтобы уберечь ее от немедленного закрытия, мы помещали в ней этнографические зарисовки, описания нравов, социометрические заметки, воспоминания о справедливости, стихи обо всем, прозу ни о чем и письма издалека, и записки без адреса. Сменяющие друг друга унылые и скучные реакционные режимы страны даже и не подозревали, что за нашими невинными забавами кроется серьезная разрушительная работа. Читателей у нас было немного, но зато это были те, кто ничего другого не читал, поэтому мы были избавлены от критики изнутри движения. Правда, номера нашей газеты в конце концов оседали в архивах тайной полиции, но дело-то было сделано. Мы умели напускать на себя вид незаинтересованной многозначительности, умели развивать в разговорах мягкую, но уничтожающую сомнения критику структурного насилия, умели молчать и мечтать. Люди обычно восхищаются тем, что не вызывает зависти, и мы в нашей маленькой стране хвалили самих себя.

В непрерывном борении прошло тридцать лет. И хотя демократия так и не пришла или по пути к нам повернула к соседям, и вообще ничего не произошло, кроме того, что произошло с нами, но мы все жили энергией риска и преодоления страха и дышали воздухом высокой совести, горели пламенной жаждой свободы. Правда, одни из нас предавали чистые идеалы юности и становились слугами режима, другие впадали в пьянство, третьи в депрессию, четвертые уплывали за море. И моя карменсита тоже. Революция снова сблизила нас, но ненадолго. Но большинство из нас дошли до зрелого возраста и перешагивали его, не изменяя самим себе.

Вождь, с которым я внутренне никогда не соглашался, но всегда любил за ум и доброту, также постарел, как и наш маленький свободолюбивый народ. Он остался верен чувству долга. Мы часто видимся и говорим о прошлом. Оно всегда трогательнее, чем прошлое наших детей.

Любитель чтения старик Альберт ослеп и лишился духовной пищи, какая поддерживала его с отроческих лет. Семьи у него не оказалось, и других родственников за ним не водилось. Переучивать пальцы на глаза он не захотел и потому нанял для чтения старую деву Аниту.

Анита, проработавшая в школе сорок лет, не стала от этого сумасшедшей, поскольку от природы была замечательно глупа, но зато обрела устойчивый крепкий голос и несокрушимое упрямство. Старик Альберт предложил смехотворно низкую плату: две копейки за чтение поэтической страницы и три за прозаическую. Анита несокрушимо стояла на своем: пять за поэзию и семь за прозу.

— Кровопивка ты, Анитка, — сказал Альберт. — На том свете Господь тебя накажет.

На что старуха громко отвечала глуховатому Альберту:

— Там я буду раньше тебя и такого про тебя порасскажу!

И ежедневные чтения начались. Литература распределялась по дням недели: английская, французская, русская, немецкая, испанская, японская, африканская. Книг у Альберта было более чем достаточно, и Анита могла читать до полного разорения слушателя.

Но с третьей недели начались недоумения, и если голос чтицы был устойчив, то память, напротив, противилась ходу сюжетов, и, в конце концов, Анита начинала нести околесицу, причем делала это спокойно и уверенно, отрываясь от страницы и глядя в неподвижное лицо старика. Вначале он возмущался, обзывая чтицу лгуньей, идиоткой, но мало-помалу притерпелся, привык, и это ему даже нравилось. В результате все сюжеты, герои, ситуации, обстоятельства, причины и все подробности, которыми выказывается мастерство писателя, оказались совершенно перепутаны, и ничего нельзя было понять — кто возлюблен, кто ушел на битву и куда от нашествия греха укрылась добродетель.

Все эти сцены доставляли мне истинное наслаждение. Анита была парализована, и мне приходилось привозить ее в коляске и отвозить обратно, доставать книги из шкафов и переворачивать страницы. Анита платила мне по полкопейки с пяти любых страниц, но зато мировую литературу я узнал так, что при поступлении в университет экзаменатор с перепугу поставил мне тринадцать баллов.

Химеры, плод соития пустого с порожним, часто посещают людей мечтательных, но все оказывается тем, чем оказывается, и когда ко мне пожаловал профессор Ружич и представился как ведущий демонолог нашей провинции, я не удивился. Профессор на самом деле походил на демонолога: огненный взгляд, хищный нос, пышная черная шевелюра и большие шершавые руки. К тому же демонология — весьма узкая специальность, она требует усидчивости, остроумия и сложности натуры. Среди демонологов нет ни одного лауреата Нобелевской премии, и это понятно. Я знавал ученого, который занимался подсчетом щетинок полового члена четырехногого клеща, обитающего на ржи. Этот ученый очень гордился, что он — единственный в мире специалист по данной проблеме, и по этой причине клещи охотно позировали именно ему и никому другому.

— Милостивздарь! — начал демонолог без предисловий и наглым тоном, присущим узким специалистам и начальникам особых департаментов. Ружич сел на стул и уставился на меня. — Милостивздарь, я заканчиваю исследования интенсивности и направлений миграции черно-белых демонов среди городского населения.

Ружич сделал паузу, чтобы оценить впечатление. Впечатления не было, и Ружич продолжал:

— Проблема одержимости черно-белыми, равно как их миграция и особенно распространяющаяся мутация в серые, — все это беспокоит ведущих демонологов развитых стран. Это имеет глобальное значение и прямо связано с перспективами народонаселения, с пищевыми и энергетическими ресурсами.

— Простите, профессор, — прервал я. — Готов с вами согласиться, но при чем здесь я? Меня давно не интересуют черно-белые. У них скверный характер, к которому трудно приладиться. У меня есть на сей счет заключение районного врача. Правда, я пользуюсь несколькими цветными демонами. Они пестренькие, понимаете? Пестренькие и цветные. Они настолько домашние, что и не подумают ни мигрировать, ни эмигрировать, — пошутил я.

— Вы хотите сказать, — коварно улыбнулся Ружич, — что вы никогда не были одержимы черно-белыми?

— Так точно, — простодушно ответил я. — Лет пять по крайней мере. Я одержим цветными, и то в пределах нормы.

— Тогда ответьте, — произнес профессор угрожающе, — почему, как мы установили, почему именно в этой точке города прерываются миграционные потоки и именно в вашем доме черно-белые исчезают?

— Не знаю, профессор, — растерянно развел я руками, изображая сочувствие, желание помочь и невозможность это сделать. — Поверьте, я сам — давний поклонник вашей древней науки. Я регулярный подписчик реферативного журнала «Демонология при свете совести». Я даже переписываюсь с редакцией...