Игорь Адамацкий - Созерцатель

Я успокоил чудака, что у камня внутри все в порядке, что камни имеют обыкновение потеть в жару, как и люди...

Прошла вся весна, все лето, и в природе установилась осень, и выпадал обильный крупитчатый снег и тут же таял. Изредка по утрам являлось солнце, и все обретало смешливый праздничный вид. В один из таких субботних дней я вспомнил про своего приятеля и отправился навестить.

Нараспашку дверь открыла чужая женщина, занятая до моего прихода уборкой или стряпней. Женщина вытирала руки о мокрый передник и вопросительно смотрела на мои губы.

— Где хозяин? — громко спросил я. Она руками объяснила, что он умер.

— Как умер? — громко прокричал я.

Она едва заметно улыбнулась моему громкому голосу, затем из-за электросчетчика достала сложенный вчетверо листок бумаги, протянула мне, и я прочитал последний адрес моего чудака: кладбище... район... ряд... могила...

— Родственники у него были? Или друзья?

Она руками объяснила, что никого у него не было, что хоронила его филантропическая контора, что вещи продали через магазин.

Я повернулся уйти, но женщина придержала меня за рукав и объяснила, что остался камень и что было бы хорошо, если бы я забрал камень с собой.

Под ванной лежал тот самый валун, пыльный, грязный, жалкий, засаленный и в трещинах. Женщина принесла широкую крепкую тряпку. Я перекатил булыжник, связал концы, просунул руку и с нелепой ношей выбрался на улицу. Первым побуждением было выбросить камень в кусты, где ему самое место, но, подумав, я отправился на кладбище.

Холм на могиле провалился, но крепкий некрашеный крест стоял прочно. Я выкатил камень из тряпки, повернул его лбом на восток и постоял у креста, размышляя о тщете человеческих надежд.

У дороги, в ожидании автобуса к станции, я присел на скамейку покурить. Потом я почувствовал его взгляд, неустойчивый и одновременно пристальный. Там, у дороги, где недавно рыли траншею и не закопали, — сверху на неровной горке смерзшейся земли вместе с битым кирпичом, гнилыми деревяшками и мусором лежал камень. Не очень головастый и не совсем старый, он упорно смотрел на меня, в лицо, и трудно было сразу определить, чего больше в его взгляде, — злобы ли, сочувствия или жалости. Я улыбнулся ему и стал расправлять широкую тряпку у своих ног.

Мне поручили черного паучка — сальтициду, прелестное многоногое создание, шустрое и любопытное. Это был дар другого, еще более прелестного существа, голубоглазого, светловолосого, с персиковым пушком на загорелых щечках, с тонкой шеей, милыми ушками, розовыми, как юные морские раковины.

— Тебе, — сказала она, — завтра исполнится триста один год, и я решила подарить это.

И она протянула мне стеклянную коробочку, где сидел паучок и смотрел, но едва ли видел меня.

Женщины от природы чудовищно глупы, но пока они преданно молоды, они бывают изобретательны.

— Ах ты, моя лапушка, — пошутил я, — давай пустим его туда?

И я взглядом указал на глубокий вырез летнего платья, где прятались два созревших вожделенных яблока. Дурочка, она во все игры играла серьезно, и потому никогда не проигрывала.

— Это он или она? — спросил я, принимая коробочку с мерзким членистоногим. — Чем его кормить?

— Это самчик. Ему каждое утро нужна свежая муха женского пола. Прежде чем съесть, он должен наиграться с ней. Вот только попробуй заморить его голодом!

И она гневно повела голубыми глазами. Прелесть моя.

— Ох, милая, — пробормотал я. — Любовь — это праздник, но что за праздник в присутствии паука? Я полагаю, этот садист сам себя прокормит...

— Ни в коем случае, — перебила она, — он еще маленький. Когда он подрастет, он отыщет себе самочку и станцует брачный танец. Это так прекрасно, когда танцуют брачные танцы!

В тот же день паук сбежал из коробки. Позже я обнаружил, что он облюбовал щель под диваном. Когда мы привыкли друг к другу, он выбегал на мой свист, и я угощал его мухой. Мух приходилось ловить на службе, потому что дома у меня все насекомые благополучно дохли, кроме этого, теперь довольно большого и страшноватого паука.

Много лет спустя я встретил то давнее, голубоглазое...

Она ужасно растолстела, и вокруг нее вился выводок детей. Самчика с ней не было. Возможно, он не успел вскочить ей на спину после исполнения брачного танца и был съеден.

Носителями времени являются люди. Остальное можно отнести к факторам пространства. В мире есть нетронутые уголки природы, мотыга может соседствовать с плугом и серп с комбайном, а культура изначально ахронологична. Только человек существует во временной протяженности и, ревнивый к настоящему, то стремится забежать вперед, то помедлить в прошлом.

Большинство не замечает в себе течения времени. Лишь внешние приметы перемен улавливают мужчины перед утренним бритьем и женщины перед дневным макияжем.

Есть люди, в которых время скапливается, как вода перед плотиной. Это вчерашние люди. Слушать их интересно, как бой часов, отзванивающих все времена сразу. Когда плотина рушится, такие люди моментально пересыхают и стареют. Это развалины храма, в котором нет ни личной проповеди, ни общих молений, и птицы под кровлей не гнездятся. Сухой нездешний ветер бродит среди потрескавшихся колонн, и все заносится неостановимо песком забытья.

Но есть люди, живущие еще не наступившим временем. Они чужие среди непреходящей актуальности. Их подозревают в двусмысленности, потому что они не верят в дождь, который высох, они верят в облака за горизонтом.

Такие люди не знают о своем провиденчестве, а другим оно кажется недоказательным. Океан времени составляется человеческими ручейками, и монотонная последовательность здесь ни при чем: еще не родившиеся дети могут оказаться вчерашними стариками, а прошедших людей мы замечаем среди наших современников.

Мудрецы обращаются не к предкам и не к потомкам, а к завтрашним людям, несущим поверх сердец ощущение предстоящего. Мы с трудом соглашаемся жертвовать будущему, но завтрашние люди научают нас терпению.

Когда шум и крики погони утихли и преследователи остались далеко позади, я выбежал на плоский берег широкой реки и лег на недвижный холодный песок. Серое низкое стоячее небо было мертвенно тихим, и воздух был стылым, и все стало устойчиво постоянным. Вода в реке, черная и тяжелая, струилась медленным угрюмым ходом, и редкие белые пузыри не нарушали общего покоя. Неподалеку, уткнув грудь в песок, стояла широкая лодка, и рядом на обрубке дерева сидел человек, и его тяжелые ладони свисали между колен.

— Надо ждать, — сказал он не оборачиваясь. — Поодиночке не возим.

Удивительно, что он заговорил. Мне казалось, что сюда приходят, молча переправляются на другой берег, и всё.