Борис Дышленко - Людмила

— Почти не спал, — сказал он. Не вставая, через стол пожал мне руку. — Ну что, есть какие-нибудь новости?

Я взял со стола мутный графин, налил в стакан воды, поболтал стаканом, выплеснул воду в окно. Налил, отпил несколько глотков тепловатой учрежденческой воды. Следователь пододвинул мне свою «Шипку», подождал, пока я закурю.

— Ну, — сказал он. — Будете рассказывать или, по своему обыкновению, слушать?

— Ни то, ни другое, — сказал я. — Сначала хочу вас кое о чем попросить. Узнайте, пожалуйста, через своих, не появлялся ли последнее время на черном рынке фенамин.

— Как вам это удалось? — сказал следователь.

Он смотрел на меня с удивлением и восхищением. Потом восхищение на его лице сменилось недоверием.

— Как вам удалось? — повторил он уже с этим выражением.

— Что удалось?

— Бросьте ваши фокусы, — сказал следователь, — я же вижу, что вы знаете гораздо больше, чем говорите.

— К сожалению, меньше, чем мне надо, — вздохнул я. — Вы хотите сказать, что у покойника нашли в кармане следы фенамина?

— Да. Но откуда вы знаете?

— Я не знаю, — сказал я, — я предполагаю.

— Хорошо, — сказал следователь. — Где вы нашли фенамин?

Я рассказал ему о своем визите к Вишнякову, об инъекции фенамина и о разговоре с ним, исключив тему Людмилы.

— Бесплатно? — с сомнением сказал следователь. — Вы думаете, он говорит правду?

— Не знаю, — сказал я. — Поэтому я и просил вас выяснить о фенамине.

— Уже выяснял, — сказал следователь. — Нет, — сказал он. — Последнее время фенамин нигде не появлялся.

— Тогда, похоже, что он не лжет. Видимо, этот фенамин доставали специально для него. Интересно, зачем, если обычно он употребляет безобидную травку? Он говорит, что под этим стимулятором может писать бесконечно, но кому это нужно, если он сам косвенно признался, что результат получается нулевой. Я бы понял, если бы его заставляли выполнять какие-то заказы, но в таком состоянии он и сам собой не способен управлять. Так зачем кому-то бесплатно носить ему эту отраву? Не вижу иной цели, кроме как свести его с ума.

— А как вы вообще вышли на этого Вишнякова?

— Я не искал его специально, — сказал я, — я не думал, что он связан с кем-нибудь из наших фигурантов. Просто подумал, что в богеме должны ходить наркотики — знаете, Бодлер, Хаксли, Джими Хендрикс... А рынок один, художник, употребляющий наркотики, может знать не меньше любого другого наркомана. Но обычные наркоманы часто имеют уголовное прошлое или уголовные связи, они недоверчивы и подозрительны. С художником проще.

— Не убедительно, — сказал следователь, — но продолжайте.

— А что продолжать, — сказал я. — Был у одного художника. Тетерина. Опять-таки хотел попросить вас навести о нем справки. У меня такое впечатление, что он тоже отбывал срок в одной колонии со Стешиным.

— Что значит «тоже»? — спросил следователь. — Ведь я еще ничего не говорил вам об этом...

— Зато он мне сказал, — перебил я его. — Я предположил, что он сидел со Стешиным, а он сказал, что это ни о чем не говорит. Можно считать это подтверждением? А теперь я предполагаю такую же возможность и для Тетерина.

— Почему вы так думаете? — спросил следователь.

Я рассказал ему, как был у Тетерина и какие рисунки я там видел и о найденной у него коробке морфина и о том, что сегодня я узнал, что Тетерина в тот же день забрали в психушку.

— Да, еще, — сказал я. — На следующее утро после того, как я у него побывал, мне звонил этот подонок. Тогда я подумал, что где-то горячо, а вечером — эта история. Подонок мертв, и некого спросить.

— Действительно, все они были в одном лагере в одно время, — сказал следователь. — Их допрашивали по делу об убийстве, которое, я уверен, совершил Полковой, однако это не доказано. Ну, и что это нам дает? — спросил следователь.

— Не знаю. Полковой это что, фамилия покойника?

— Кличка, — сказал следователь — Тридцать два года и длинный преступный стаж.

Это был длинный список кровавых преступлений, доказанных и недоказанных, убийств, совершенных легко и вдохновенно, хотя для каждого из них и существовал какой-нибудь мотив. Но, вероятно, воровская нажива, преступный бизнес были только поводом для удовлетворения патологического чувства, потому что уже его первое убийство было совершено с удовольствием и любопытством. Однажды ранней весной он под каким-то предлогом завлек своего школьного товарища на пустующую дачу и там зарезал его. Прикрученный веревкой к столбу, его одноклассник сначала думал, что это какая-то черная шутка, но потом, увидев, как тот, не торопясь, надевает его собственное пальто и обматывает руку его шарфом, всерьез испугался. Он умолял отпустить его, обещал никому не рассказывать. Тот минут десять помедлил, чтобы продлить удовольствие. Он заглядывал своей жертве в глаза. Ему хотелось, чтобы тот поверил и понял, и, насладившись его отчаянием, он перерезал товарищу горло и с жадным любопытством ловил тот момент, когда живой становится мертвым.

Так он объяснял свой поступок на следствии, и уже ничего не понимавшая мать мальчика, выспрашивала у убийцы подробности и упрекала его так, как упрекают в нехорошем поступке. До нее как будто так и не дошло, что это убийца. Ведь раньше, когда он приходил к ним домой, он не был убийцей. Он отвечал тем же голосом, тихим, высоким и сипловатым, и глаза были такие же ясные и светлые. Слишком ясные и слишком светлые. А глаза своего товарища он выколол, чтобы в них не запечатлелось его лицо — в те годы существовало такое поверье.

Он мог бы отразиться и в глазах Додсона, санитара в психушке, бывшего фарцовщика, связавшегося с ним на свою погибель, но к тому времени у него был достаточный лагерный опыт, чтобы знать, что эту легенду придумали еще в сталинском МВД как ловушку для начинающих убийц.

Додсон — настоящее имя Давид Черновицкий — был убит тем же способом, что и Пеленкин, тот школьник. Его жена, вернувшись из Таллинна, куда она ездила к своим родителям, нашла его мертвым в пропитанной кровью, затвердевшей одежде, привязанным к стулу, стоящему в высохшей луже крови. Перед тем, как впустить убийцу, он предусмотрительно (что за предусмотрительность!) запер в смежной комнате своего натасканного, свирепого пса и потом очнулся, привязанный к стулу, один на один с убийцей, и кроме скребущейся и скулящей за дверью собаки никто не услышал крика.

У него было перерезано горло. Там же был найден засохший в крови махровый халат и полотенце. Вероятно, убийца, чтоб не запачкаться, надел его и обернул полотенцем руку — опять этот леденящий кровь ритуал. И глаза, которые с ужасом смотрели на него, были открыты и мертвы.

И в деле женщины, зарезанной у себя на квартире, был тот же почерк. Она была убита так же, как и Пеленкин, одноклассник Полкового, и фарцовщик по кличке Додсон, примерно за месяц до него, но это было еще страшней, потому что оба были обнажены. Я вспомнил пустые глаза Полкового, его бесцветный голос, такой же пустой. Голый и окровавленный, он не отразился в ее мертвых глазах. Он пошел в ванную и смыл кровь под душем.