Борис Дышленко - Людмила

— У вас здесь краска, — сказал я, дотронувшись пальцем до ее щеки.

Она раскрыла сумочку. Покопавшись, достала оттуда смятый, кружевной платок. Я заметил там серый томик, кажется, Грина. Следователь, обернувшись, сказал, что, наверное, там, на квартире остались какие-нибудь ее вещи, и спросил, куда ехать. Он вырулил со двора, выехал переулком на площадь, обогнул сквер, как я ему показал, и въехал во двор. Вчерашний дед все еще или снова сидел там, на лавочке. Подрулили к подъезду.

Поднялись. На лестнице была тишина. Людмила медным ключиком открыла дверь. В квартире ничего не изменилось со вчерашнего дня.

Следователь попросил ее посмотреть, все ли на своих местах. Людмила неуверенно огляделась, пожала плечами.

— Как будто, все как было, — сказала она.

— Я думаю, не пытались ли они искать здесь, что-нибудь без вас. Может быть, они просто хотели, чтобы вас здесь не было какое-то время.

— Вы думаете? — она тревожно посмотрела на него. — Но здесь ничего нет... Такого... Если бы что-нибудь необычное... Я бы заметила. Я делала полную уборку и ничего.

— Какие-нибудь ампулы, порошок?

— Не знаю... Нет, точно нет.

— Может быть, порнография?

Людмила покраснела:

— Нет. Почему вы спрашиваете?

Следователь рассеянно осматривал картины по стенам.

— Он хороший художник, — задумчиво сказал он. — Я, конечно, не специалист в этом деле, но мне кажется, хороший художник. Вы, наверное, в этом больше понимаете, — обратился он к ней.

Людмила почему-то смутилась. Я проследил взгляд, брошенный ею искоса на одну из картин, на ту, что стояла на мольберте. Она была совсем свежей.

Там была изображена пустая, прямоугольная, чистая комната, гладкая, как внутренность коробки, и никакого источника света кроме окна, прорезанного в толще стены. И несмотря на это видимые зрителю стены этой комнаты, даже та, фронтальная, в которой прорезано окно, покрыты сложным рисунком теней. И предметы здесь настолько резки, что местами их контур разлагается на радужный спектр. Но предметов немного. Прямоугольное, жесткое ложе, отчасти покрытое сползшим на пол покрывалом, и бесстрастный мужчина, лежащий навзничь, нет, принадлежащий этому ложу, вырастающий из него, как рыцарь из каменного надгробья. Этот рыцарь не мертв, он просто бесстрастен. И обнажен. И движение женщины. Как будто она собирается перенести ногу через этого лежащего навзничь мужчину, ногу, обтянутую черным чулком, перенести ее через него, но прежде через разделяющий их холодный и блестящий рыцарский меч. И светлые волосы, спадающие двумя широкими прядями из-под голубого берета, и улыбка, которая сходит с лица.

А за окном сквозь бесшумно падающий тополиный пух — наверное, бесшумно падающий тополиный пух — были видны какие-то холмы и деревья и, кажется, статуи. Там все было не резко из-за этого тополиного пуха, залетевшего и сюда — он собрался вдоль стен и у ложа, у этого пьедестала и в складках сползшего на пол такого же каменного покрывала и в провалах сваленных грудой доспехов у его подножья.

Фантазия, а может быть, аллегория, эклектическое смешение эпох и сюжетов, но все это бывало, вот только голубой берет... И еще: почему художник выбрал такой странный сюжет?

Я обернулся и понял, что моделью служила Людмила. Она отвела глаза: наверное, ей было неудобно, что художник написал ее в таком виде, да еще в черных чулках...

— Интересный художник, — повторил следователь, отворачиваясь от картины. — Так вы говорите, что ничего такого, что, на ваш взгляд, могло бы понадобиться похитителям.

— Нет, ничего, — подтвердила Людмила.

— Хм... А вы не будете возражать, если мы здесь немного осмотримся. Это не обыск, — сказал он. — Просто мы можем обнаружить то, что вам не показалось значительным. Например, мы как раз можем найти следы обыска. Это в интересах следствия, — сказал он. — Если вы хотите, чтобы мы нашли вашего друга...

— Конечно, — быстро сказала она. — Если это может помочь... Я очень прошу, — сказала она.

— А вы пока соберите вещи, — сказал следователь. — Вам не стоит возвращаться сюда до конца дела.

— Вы хотите меня забрать? — испуганно спросила Людмила.

— Не-е-ет, что вы! — расхохотался следователь. — Вот разве что он.

Людмила перевела испуганный взгляд на меня.

— Он шутит, — успокоил я ее. — Просто поедем, поговорим, а там что-нибудь придумаем.

— Я думаю, шестерка, — сказал следователь. — Университетское общежитие на Мытнинской набережной. Там вам будет спокойно. Думаю, мне удастся договориться.

Людмила кивнула, стала выкладывать что-то из сумки, а мы со следователем вышли осмотреть другие помещения. В ванной ничего интересного не оказалось. Единственный пакет стирального порошка был распечатан, так что в любом случае не нужно было тыкать в него иглой. Прошли на кухню, большую, светлую, с крашеным, дощатым полом и медной раковиной на правой стене. Пыль на полках была недавно вытерта, и не увидеть было, двигал ли кто-нибудь стоявшие здесь предметы или нет. Мы заглянули в каждую кастрюлю, каждую банку, благо их оказалось не много. Что касается пакетов с какао или чем-нибудь другим, то их вообще не было. Подошел к окну, открыл его. Навалившись на широкий подоконник, посмотрел вниз: там далеко был мощенный булыжником двор; на грядке, огороженной железной трубой, росло одинокое молодое деревце, на его обломанную ветку был надет граненый стакан. У входа в подвал лежала на боку деревянная приставная лестница, несколько круглых уличных плафонов молочного стекла, стоял стул.

Вернулись. Людмила все еще укладывала свой чемодан. На всякий случай я еще раз заглянул на верхнюю полку стеллажа, где рядом с большой коленкоровой папкой стояла, точеная из дерева ваза. Там было много пыли, но вазу, очевидно, никто не переставлял. Я заглянул в нее, поставил на место и хотел спрыгнуть со стула, но покачнувшись, протянул руку к стеллажу и ухватился за папку. Мне удалось спрыгнуть, но папка, выскользнув из моей руки, раскрылась и упала на пол. Наклонившись я стал собирать рассыпавшиеся работы. Это были какие-то оформительские эскизы, обычная художественная халтура, но на одном из картонных планшетов, среди хорошо написанных заголовков, относящихся к жизни какой-то воинской части, были аккуратно расклеены черно-белые порнографические снимки.

Женщина, хрупкая блондинка, прильнула к мужчине голой грудью, раздавшейся на его груди. Светлые пряди, падая на ее лицо, закрывали улыбку, только глаза темнели из-под опущенных ресниц, и под лопатками пересекала спину отчетливо белая на загорелом теле полоса. Такой же яркой была белизна ее бедра, и эти полосы, повторяя каждый изгиб, рисовали рельеф обнаженного женского тела. Черный чулок обтягивал ногу так туго, что округлое согнутое колено проступало сквозь него более светлым пятном. Вообще дневной свет слишком ярко освещал эту сцену, и детали были видны очень резко: выступающие в этой позе загорелые лопатки женщины, мягкая ложбинка вдоль позвоночника и ямочка у локтя и тень между телами любовников. Лежавший навзничь мужчина откинул за голову руку и так замер.