Борис Дышленко - Людмила

— Она не может, — сказал я, — но это не телефонный разговор.

— Интересно, — сказал он. — А почему я должен ей звонить?

— Ну, — сказал я. — Может быть, вам будет ясней, если я скажу вам, что там будет Марина?

— Ничего не понимаю, — сказал он. — Какая Марина? Вы, собственно, куда звоните?

— Мне просто дали номер, — сказал я. — Людмила просила меня позвонить по этому номеру. Вот и все.

— А какой номер? — поинтересовался он.

Я назвал ему номер.

— Верно, — сказал он, — этот номер. Но вы что-то путаете.

— Ну как же, — сказал я. — Ведь это девятая линия, дом номер сорок четыре, квартира двадцать один?

— Во-первых, это шестая линия, начиная раздражаться, сказал абонент, — во-вторых, это не квартира, а фотоцех.

— Не вешайте трубку — это милиция, — быстро сказал я. — Я разговариваю с начальником цеха?

— Да.

— Скажите, пожалуйста, кто еще имеет доступ к вашему телефону?

— Ну, здесь кроме меня пять человек, — сказал тот, который назвался начальником. — Шесть человек, — поправился он.

— Кроме вас, — уточнил я.

— Да, кроме.

— Хорошо, — сказал я. — Они все могут пользоваться телефоном? У вас отдельный кабинет?

— Ну нет, — ответил он, — это не совсем кабинет.

— А сейчас там есть кто-нибудь поблизости? — спросил я и подумал, что должен был задать этот вопрос раньше.

Он секунду помолчал.

— Нет, — сказал он затем.

— А снять трубку может кто-нибудь кроме вас?

— Да, — сказал он. — Практически каждый может.

— Так, — сказал я. — К вам приедет наш сотрудник. Скажите ваше имя, отчество и номер дома, пожалуйста.

— Шестая линия двадцать один. Гиндин Сергей Вульфович.

— Хорошо. Спасибо, Сергей Вульфович. Пожалуйста, никому не говорите о нашем разговоре.

— Разумеется, — сказал он.

Я повесил трубку, вышел из будки.

— Черт возьми, — сказал я, — фотоцех.

«Интересно, годится ли такое место для подпольной лаборатории? — подумал я. — Дело у фотографа темное: наблюдать за ним может быть трудно...» Я с сожалением констатировал тот факт, что не знаю, как делаются наркотики.

Я заметил автомат с газированной водой. Желтенькая полоска с надписью «лимонный» слабо светилась. Долго полоскал стакан. Бросил монетку. Щелкнуло, но больше ничего не произошло. И кнопка возврата не сработала. Трахнул по ящику кулаком и пошел на трамвайную остановку.

Я вошел к следователю, когда он разговаривал по телефону. Не отрываясь, он кивнул мне на стул — я сел. Следователь некоторое время слушал, что ему говорили, потом, посмотрев на меня, сказал:

— Нет, этот акт у меня. С ним все в порядке. Но мне сейчас недостаточно одного акта. Я знаю, как они составляются.

Он немного послушал и ответил:

— Вы меня не поняли: я не хочу сказать о вашей работе ничего дурного — я говорю, что в данном случае этого недостаточно. Мне нужно, чтобы вы на него посмотрели.

Следователь поднял голову, посмотрел куда-то мимо меня, слушал нетерпеливо.

— Но попробовать вы можете? — сказал он. — Может быть, вспомните. Ну все. У вас же есть три колеса. Четыре? Еще лучше. Когда вы сможете? Хорошо. В полтретьего в морге. Ну все. До свиданья.

— Трудней всего договариваться со своими, — сказал он, положив трубку.

Он протянул мне сигареты, взял одну сам.

— Это насчет Полкового, — сказал он, кивнув на телефон. — Гаишник, который оформлял ему алиби. Хочу, чтобы он опознал его. Или не опознал.

— Я понял, — сказал я.

Следователь достал из кармана платок, вытер пот со лба. Взял из пепельницы дымящуюся сигарету, затянулся.

— Ну что ж, устроили вашу мадам, — сказал он. — Я поселил ее в «шестерке». В университетском общежитии. Знаете?

Я усмехнулся на это его «мадам».

— Знаю. На набережной. Но оно ведь, кажется, для иностранцев.

— Не только. Взял с нее подписку о невыезде.

— Хорошо. До нее там не доберутся?

— Никто не знает, — сказал следователь. — Да и там бдительный страж, бывший «сотрудник». Чужой не пройдет.

— Да, — вспомнил я. — Вы как-то вскользь упоминали какую-то женщину, живущую в Стокгольме. Откуда связь, не известно?

— Людмила Бьоррен, — сказал следователь. — Она бывшая советская гражданка, но ее здешние связи не прослеживаются. Тогда она еще не попала в поле зрения каких-нибудь органов. Позже на нее заведено уголовное дело, но по этой статье, она экстрадиции не подлежит.

— А что за дело? — спросил я.

— Статья шестьдесят четвертая.

— Измена Родине? — сказал я. — Это серьезно, хотя под нее можно подверстать что угодно.

— Разглашение государственной тайны.

— Ну, под это тоже можно подверстать что угодно. Точнее не знаете?

— Там, — следователь неопределенно махнул рукой в сторону окна. — Там знают. Там все знают, а для нас это по-прежнему тайна, — он засмеялся. — В общем, она вышла замуж. Возможно, фиктивно, но этого никто не знает, потому что Швеция, — следователь сделал какой-то неопределенный жест, — там свои нравы, знаете ли. Потом возник внутриведомственный скандал, потому что в деле оказался какой-то капитан КГБ, который, вроде бы, ей помогал, но это уже слухи.

— Серьезно, — сказал я.

— Уж куда серьезней, — сказал следователь. — Ну а теперь кое-что о Тетерине.

— Ну?

— Он знает Полкового, — сказал следователь. — То есть знал.

— Тогда попробуйте добраться до него. Может быть, узнав, что Полкового больше нет, он заговорит.

— Если он получал наркотики от Полкового, то он может больше ничего и не знать, — сказал следователь, — а если знает, то может еще больше испугаться. Не забывайте, он прошел хорошую лагерную школу.

— Значит, все-таки сидел.

— Сидел, — подтвердил следователь, — и неоднократно. И во второй раз, — сказал он, — вместе со Стешиным и Колесниченко. Ну что, есть вопросы?

— Да, — сказал я. — Теперь-то самые вопросы.

— Готов, — сказал следователь.

— Сколько раз и за что сидел Тетерин?

— В первый раз за подделку рецептов на наркотики группы «А», и на довольно крупную сумму, учитывая их ничтожную стоимость.

— А что это за группа?

— Морфин, амнопон, пантопон — такие вещи. Ему дали тогда пять лет строгого. Он отсидел из них три с половиной: освободился досрочно. Второй срок получил за то, что гонялся с топором за своим отчимом. Ему показалось, что тот тайно портит его работы. Если принять во внимание ту гадость, которой он себя в то время накачивал, это неудивительно.

— А что за наркотик?

— Не наркотик. Психомоторный стимулятор.

— Фенамин?

— Фенамин, — сказал следователь, — но это ни о чем не говорит.

— В самом деле, — сказал я. — Ведь они познакомились в колонии.

— Это пока точно не установлено, — сказал следователь, — но думаю, что там. А фенамин тогда можно было свободно купить в аптеке.