Борис Дышленко - Людмила

Так мы заснули.

На окнах и на стекле портрета между ними остались мутные зигзаги от тряпки, и в кабинете пахло мокрой пылью и застарелым сигаретным дымом. Темноволосый, с перебитым носом мужчина отвечал на вопросы следователя о происшествии на углу улицы Софьи Ковалевской и проспекта Науки, случившемся в то самое время, когда молодой бармен Сережа Шарлай был обвинен в зверском убийстве своей любовницы, жены шеф-повара Сурепко, находившегося под следствием по делу о контрабанде наркотиков и порнографии. Но здесь, во время допроса следователь не касался этих сопутствующих дорожно-транспортному происшествию событий, хотя, вероятнее всего, шофер и догадывался о подоплеке дела. Но он знал, что это происшествие было зафиксировано актом ГАИ, и был уверен, что старший лейтенант подтвердит его показания. Поэтому он давал их без видимой неохоты и даже брал вину на себя в той степени, как ее определила ГАИ. Потом он повторил свои показания в письменном виде, потом в присутствии понятых на одном из предъявленных снимков опознал потерпевшего, назвав его по фамилии.

Потом был другой свидетель, малый лет тридцати с небольшим, в полосатой рубашке, в джинсах и клетчатых, матерчатых туфлях. У него были редкие, светлые волосы, совершенно ординарное лицо с водянистыми глазами, которыми он часто моргал. На белой, покрытой веснушками руке на кожаной петельке болтался какой-то педовский бумажник. Вид у него был не такой уверенный, как у первого, а после того, как следователь дал ему расписаться под статьями сто восемьдесят второй и сто восемьдесят третьей, то есть об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от показаний, он совсем растерялся. Он думал, что ему есть, что скрывать, и боялся разоблачения, но «прокололся» на первом же вопросе. Он сказал, что это не его вина, что тот, шофер рейсового автобуса, его обгонял, и только, сказав это, он понял, что попался, и дальше следователю уже не нужно было из него ничего выжимать — он сам все подробно и даже красочно описал.

Оказалось, что в тот день Колесниченко попросил его поработать на его машине, пока он будет делать какой-то свой бизнес. Он обещал хорошо заплатить. На всякий случай он оставил Коробкову (фамилия шофера) свои права и договорился встретиться с ним в час ночи на углу Шоссе Революции и проспекта Энергетиков, и все было бы хорошо, если бы не этот автобус, который на коротком отрезке между трамвайной остановкой и перекрестком вздумал его «подрезать». Он помял Коробкову левое крыло и разбил фару и оторвал бампер с этой стороны. Когда появилась ГАИ, Коробков предъявил чужие права, и это сошло, потому что на плохого качества фотоснимке разницу было трудно увидеть. Конечно, это была неприятность, но не слишком большая, так как в акте было указано, чья там вина. Потом он «перекантовался» до половины первого на стоянке (там, неподалеку есть платная стоянка) и к часу ночи приехал в условленное место. Вот и все. Следователь спросил его, не очень ли расстраивался Колесниченко, и шофер сказал, что в принципе должен был бы расстроиться, так как на время ремонта машины он попадал в простой и все такое, но, похоже, ему было наплевать — наверное, у него получился очень удачный бизнес, — и даже напротив, выглядел необычно добрым, что для него неестественно, поскольку, в общем-то, он, как бы это сказать... «Страшноватый», — подсказал ему следователь. Да-да, именно страшноватый, а в этот раз, как будто он провел время с женщиной, а может быть, так и было.

Следователь спросил, сможет ли он опознать шофера, который его «подрезал», и тот сказал, что конечно, потому что внешность «в целом» запоминающаяся, а фамилию он, к сожалению, не помнит. (Предыдущий свидетель фамилию потерпевшего помнил.)

— Вот так, — сказал мне следователь, проводив свидетеля до дверей. — Гаишник не опознал в покойнике Колесниченко. Вообще, говорит, никогда такого не видел, — следователь помолчал, покачал головой, вздохнул. — Ну и что? — сказал он. — Что это нам дает?

В самом деле, что с того, что следователь разрушил алиби Полкового. Отсутствие алиби не доказывало вины покойного, а тем более невиновности Шарлая, который продолжал отбывать наказание в колонии строгого режима где-то под Пермью.

Следователь посмотрел на часы и сказал:

— Полпервого. Займемся фотоцехом.

Шарашка помещалась во дворе, и снаружи не было никакой таблички, чтобы отыскать ее, но следователь все выяснил заранее. Мы въехали в небольшой, глухой и даже в это время сыроватый, во всяком случае, замшелый дворик и остановились, заслонив машиной ряд глядящих из-под земли полуокон — штук пять-шесть. Обойдя флигель, прилепившийся к высокому брандмауэру капитального дома, мы подошли к нему с торца, где под ржавым навесом несколько бетонных ступенек вели вниз к приоткрытой металлической, крашенной серой краской двери, на которой мелом было написано «фотоцех». Спустились по ступенькам. Следователь потянул на себя дверь — вошли и стали оглядываться в полумраке.

Небольшая приемная с двумя столами и деревянным, некрашеным ящиком картотеки. На одном из столов стоял серый телефонный аппарат. Было еще три четыре металлических с дерматиновыми сиденьями стула. Больше ничего и никого не было. Узкий и довольно длинный коридор прямо напротив входной двери выходил куда-то в освещенное электрическим светом помещение, но и по своей длине он немного освещался слабым светом из забранных сетками окон, два из которых были заслонены нашей «волгой». Открывшаяся в коридоре дверь на мгновение заслонила от нас желтоватый прямоугольник в его конце, а когда закрылась, оттуда выбежал к нам маленький, круглый человечек и, остановившись, вопросительно посмотрел на нас. Ему было лет сорок пять, одутловатое лицо было красным от жары и полноты, и толстый живот под белой, нейлоновой рубашкой переливался через пояс блестящих, темно-красных брюк. Над ушами еще сохранились пушистые, неопределенного цвета волосы.

Следователь вынул из нагрудного кармана удостоверение, раскрыл, показал ему.

— Вы Сергей Вульфович?

— Я, — быстро ответил толстячок и впился в следователя маленькими, светлыми глазками.

— Нужно с вами поговорить, Сергей Вульфович, — сказал следователь. — Некоторые вопросы. Думаю, вас это никак не касается, но, может быть, кто-нибудь из ваших сотрудников.

— Мои подчиненные, в целом, честные парни, — решительно возразил начальник цеха. — Честные парни и одна девушка, тоже очень порядочная.