Борис Дышленко - Людмила

— Это у вас что, глянцеватель? — спросил следователь, по пути приостановившись у станка.

— Да, глянцеватель, — сказал Гиндин, — АПСО.

Он включил рубильник, и валы стали тяжело и медленно вращаться, прокатывая между собой широкую полотняную ленту с барабана, и вдруг оттуда, из узкой щели, вместе с холстом выехала и упала на подставку блестящая, свеженькая фотокарточка. За ней — вторая, потом третья, потом еще несколько штук.

Женщина, хрупкая блондинка. Тонкое под голубым (наверное, голубым) беретом лицо... Тонкое с выражением сострадания лицо в сочетании с бесстыдной откровенностью поз. Это были порнографические снимки, те самые, которые мы недавно видели на тороповских планшетах.

Сергей Вульфович Гиндин стоял рядом с нами и, наклонив большую, облысевшую голову, смотрел как одна за другой эти глянцевые, черно-белые карточки падают на лоток.

— Что это? — с удивлением спросил он. — Я этого не делал.

Следователь некоторое время что-то соображал.

— Наверное, кто-то из честных парней, — сказал он. — Я хотел бы побеседовать с ними.

— Может быть, это Роберт, — предположил Гиндин. — Вы не подумайте, он тоже честный парень. Просто он без царя в голове. Молодой. Если отпечатал, то только для себя. По глупости — не подумайте.

— Я не думаю, — сказал следователь, — но хотел бы с ним поговорить.

— Хорошо, — сказал Гиндин, — он здесь. Если это, конечно, он.

Мы пошли назад, в сторону выхода, и по пути Гиндин, приоткрыв одну из дверей, позвал оттуда этого Роберта. Мы подождали минуты две — вероятно, Роберт тоже прятал от открытого света бумагу, а может быть, что-нибудь другое. Потом он пришел. Мы уже видели его при красном свете, а теперь разглядели как следует. Это был довольно приятный на вид юноша со светлым лицом и чистыми глазами, но в тихом омуте... Кто знает? Следователь показал ему удостоверение и предложил сесть. Тот с несколько принужденным видом сел — наверное, он вспомнил о забытых в глянцевателе снимках. Гиндин было подскочил, намереваясь ретироваться, но следователь сказал ему, что он не мешает. Следователь не стал ходить вокруг да около, а сразу спросил Роберта о Торопове. Юноша пошарил глазами по стенам и, видимо, решив, что скрыть ничего не удастся, сказал:

— Я, конечно, понимаю, что это глупо, но он хотел официально оформить заказ. Я переснял и отпечатал, но заказ, естественно, оформлять не стал. Мало ли какая проверка...

— Значит, понимаете, что это запрещено? — сказал следователь.

— Ну, в общем, понимаю, конечно, но он попросил. Я всегда ему делаю. Ну, как-то я не смог отказать.

— С чего переснимали? — спросил следователь.

— С журнала, — сказал Роберт. — Шведского или датского. Там по низу были подписи на каком-то таком языке. Он принес его и унес. Я тут же сделал, при нем. А потом отпечатал уже для себя.

— Ладно, отдадите нам негативы — сказал следователь.

Сергей Вульфович осуждающе покачал головой.

— Этого с ним не было, — сказал он. — Это первый раз. И последний, ручаюсь. Вообще-то, он честный парень. И добросовестный, — добавил он.

— Ладно, — сказал следователь, — проехали. Так вы говорите, что он хотел официально оформить заказ? — спросил он. — А как он при этом выглядел? Не был ли слишком возбужден?

— Да нет, выглядел, как обычно. Может быть, это как раз и странно? — Роберт пожал плечами. — Оформлять такие снимки официально... Конечно, в заказе не пишется, что за сюжеты, но он уж хоть бы подмигнул, а то так серьезно. Да, конечно, странно...

— Странно, — сказал следователь, — если все это правда.

Роберт ничего не ответил.

— Ладно — сказал следователь. — Принесите негативы.

— Я... — юноша замялся, не знал, как подступиться. Он приподнял со стола один снимок. Это был сильно увеличенный отпечаток: женщина, сжавшая бедра лежащего навзничь мужчины. Только бедра — больше от него ничего не осталось, и вообще, все остальное в кадр не вошло. И лицо. Лицо, на котором выражение сострадания. И это в сочетании.... Нет, не в сочетании, потому что это не может сочетаться — какой-то мучительный диссонанс...

— Я хотел бы вас попросить, — напряженным голосом сказал юноша. — Мне нельзя? Только это лицо. Мне хотелось бы вырезать. Я бы все равно его вырезал. Рано или поздно.

Я потряс головой. Ну конечно, в этом цехе такая духота. Вырезать. Он бы вырезал. Рано или поздно. Я не знал, что мы найдем в этом цехе, но в любом случае мы нашли совершенно другое, то, что могли бы найти и не там, и такое ли уж это совпадение найти в разных местах один и тот же журнал? Или черно-белые репродукции из него. Некоторые снимки были кадрированы и сильно увеличены при печати и на них отчетливо проступил полиграфический растр. Да, журналы такого сорта переснимали и во времена моей юности — ничего удивительного в этом не было. Но юность... Моя юность, Людмила, вот это...

— Довольно странная просьба, — строго заметил начальник.

— Вы думаете? — сказал следователь. Он вздохнул. — Пусть вырежет.

— Ничего странного, — сказал мне следователь, когда мы вышли. — Ничего странного в его просьбе. Это лицо... Странно, что она замешана в этом. Как?

Я не стал говорить ему, что Людмила знакома с Тороповым, но то, что у нее был телефон этого цеха, было действительно странно.

— А не идем ли мы по одному следу? — сказал следователь. — Если похищение связано с этой работой...

— Не знаю, — сказал я, — здесь пока нет продолжения. Стоит, пожалуй, подумать о другом. Все они почему-то так или иначе связаны с Полковым. Торопов, Стешин, Вишняков, Тетерин. Двое сидели с ним вместе, один получал от него наркотик, и в похищении одного он участвовал.

— Думаете, они связаны через него?

— Нет, я не уверен, что через него. В конце концов, трое из них художники, так что они могут быть просто знакомы, но он почему-то был связан с ними.

Следователь придержал перед поворотом.

— Почему с Вишняковым, понятно, — сказал он, — почему с Тетериным, вдвойне понятно, если, конечно, связь продолжалась, но почему с Тороповым? По рассказу его модели, его страхи, если бы они оказались необоснованными, скорее, напоминали бы алкогольный делириум.

— Они, правда, блестяще оправдались.

— Итак, на трех художников мы имеем двух наркоманов, — сказал следователь, — а на трех наркоманов — двух художников.

— И на две версии ни одной теории, — сказал я.

Следователь вздохнул.

— Куда вас отвезти?

— Если есть время, к Людмиле.

Солнце стояло в зените, как всегда в эти дни. По невидимым от света ступеням мы поднялись в башню. Прокофьев уже был там. Отвернувшись, он стоял у окна и смотрел на ярко освещенные простирающиеся до горизонта крыши. Там их край распылялся в горячей белесо-оранжевой дымке. На карте, посредине стола, в красном пятне стояла бутылка вина, розовый блик дрожал на светлой обложке Грина, три бокала отбросили прозрачные, ломкие тени на карту. Людмила положила узкую руку на край стола.