Борис Дышленко - Людмила

И честное слово, там было тоже написано SECRET, так же, латинскими буквами, и это было единственное слово, которое я знал, потому что подписи под остальными снимками были на незнакомом мне языке, может быть на шведском или датском. Но там было написано SECRET — это слово шло через всю первую страницу обложки, набранное крупным черным шрифтом по желтой полосе.

Солнце стояло в зените.

Людмила взяла лежавшую на столе пачку, вытащила одну сигарету, взяла спички на столе. Прикурила от невидимого в этом свете пламени, и воздух задрожал перед ее неподвижным лицом. Сидели в тишине. Внезапный звук заставил меня вздрогнуть — это упал стоявший рядом с прокофьевским стулом атташе-кейс. Я смотрел на Людмилу — я ничего не понимал. Потом каменная улыбка появилась на ее лице: каменная, ничего не выражающая улыбка. Людмила вынула сигарету изо рта и медленно воткнула ее в лицо женщины на глянцевой обложке. Как загипнотизированный, я смотрел на струйку дыма, бегущую из коричневого кружка.

Нет, Людмила не делала этого. Внезапно она разрыдалась. Не падала головой на стол, не закрывала лицо руками, просто громко плакала. Сидела прямо и плакала, положив руки на карту. Только теперь я сообразил, что она очень бледна.

Я смотрел на Прокофьева и, как в зеркале, видел себя. Мы были немы. Эта женщина в берете, она не являлась нам с тех самых пор. И берет. Он не был голубым. Оказалось, он был светло-серым, но мало ли что в детстве ни покажется тебе голубым.

Людмила, Торопов, его картина, фотоцех, репродукции. Репродукции из этого журнала. Фотоцех? Но кто и зачем мог украсть черновик какого-то неизвестно кому адресованного письма? Ведь там нет ни технологии, ни формулы, только рабочее название — и все. Но даже если бы оно кому-то понадобилось, зачем подменять его порнографическим журналом? Могли бы быть просто несколько листов писчей бумаги.

Людмила пустыми глазами смотрела на журнал: видимо, он уже ее не шокировал.

— Так это и есть та самая истина в обнаженном виде? — сказала она.

— Людмила, — сказал я. — Я не знаю, что это значит, но та женщина... Она действительно существует.

— Конечно, — грустно сказала Людмила. — Должен же был кто-то позировать для этого журнала, — она по-прежнему смотрела на него. — Только я и раньше знала, что она в сером берете, не в голубом.

Она замолчала. Я не знал, что сказать, и даже что подумать, не знал. Людмила подняла голову. Она посмотрела на Прокофьева, потом куда-то в сторону, но не за окно.

— Хорошо, — сказал Прокофьев. — Отложим это: выясним позже. Так что же все-таки с нашим преступлением? Был разговор о каких-то доказательствах, Людмила. Что это за доказательства?

— Вот эти доказательства, — с нервным смешком сказала Людмила и положила руку на журнал, который так некстати вклинился в наш разговор.

— Что? — сказал я. — Этот журнал? Это доказательство?

— Да, — сказала она. — Да. И мои доказательства больше не нужны.

— Погоди, — сказал я. — Ты приняла это за ответ?

— Я не могу никого упрекать, — сказала Людмила. — Все было сделано очень деликатно, — она засмеялась.

— Я не знаю, — сказал я. — Не знаю, откуда он здесь.

— Ты сам принес его сюда, — сказала Людмила.

— Да, я принес эту книжку с конвертом, — сказал я, — но даже если б я знал, что там, в конверте, то как я мог предположить, что ты в нужный момент достанешь этот журнал.

— Ты не мог это предположить? — сказала Людмила.

— Откуда?

Людмила посмотрела на меня, на Прокофьева, на дымящийся пейзаж за окном. Не видела, думала о чем-то другом.

— Который час? — вдруг спросила она.

Я посмотрел на часы:

— Без трех минут четыре.

— Подождите меня, — сказала Людмила. Она встала и, выйдя из-за стола, спустилась вниз.

Я закурил, встал, подошел к перилам. Прокофьев, сидя за столом, листал порнографический журнал. Некоторое время я прислушивался к тому, что делается внизу. Там все было тихо, и я уже начал было опасаться, не ждет ли Людмила в коридоре у телефона, когда тихо, но все-таки различимо донесся через комнату в башню далекий звонок, и я сразу же услышал удаляющиеся туда шаги.

— Пойдем вниз, — быстро сказал я Прокофьеву. — Только тихо. И захвати свой атташе-кейс.

Мы быстро спустились по лестнице. Дверь в коридор была открыта — видимо, Людмила, зная, что мы наверху, не остерегалась подслушивания, — и, подойдя, я услышал из глубины коридора ее торопливый голос.

— Нет, — сказала она, — не получилось. Повторите мне адрес.

С минуту помолчав, она сказала:

— Нет, я этого не думаю, но он по-прежнему ничего не знает. Впрочем, сегодня им не до того.

Она опять замолчала, слушала некоторое время, потом сказала:

— Ну, хорошо, действуйте. Да поможет вам Бог.

И все.

Я сделал несколько быстрых, тихих шагов назад и остановился у подножия лестницы рядом с Прокофьевым. Людмила вошла в комнату, недоуменно посмотрела на меня, на Прокофьева, видимо, ей было не до нас.

— Нам пора, — сказал я. — Ты идешь? — спросил я Прокофьева.

— Да, — сказал Прокофьев. — Мне жаль, что наш разговор не состоялся, Людмила. Это было очень важно для всех нас. Ну ладно, — вздохнул он, — еще не вечер.

Людмила грустно кивнула.

Прокофьев прошел мимо Людмилы, вышел из комнаты.

— Ты думаешь, это он подложил туда журнал? — спросил я. — Он не мог. Да и как он мог предположить, что ты...

— Мог, — сказала Людмила. — Об этом шла речь. Ты не понял, а он... Он знает больше, чем ты.

— Что? — спросил я.

— Вечером, — сказала Людмила, — вечером. Я вернусь в девять. Приходи в половине десятого. Нам больше никто не нужен — я все тебе расскажу.

В девять. В половине десятого. «Поезд уходит в девять». Что же в половине десятого? «А может быть, удастся договориться», — вспомнил я ее слова. — Договориться не удалось. Она хочет, чтобы в половине десятого я был у нее. Она хочет быть уверена в том, что в это время меня не будет по другому адресу. Адрес мне известен.

— Ты придешь? — спросила Людмила.

— Приду, — сказал я, — но может быть, немного задержусь. У меня есть дела, и я не уверен, что к этому времени мне удастся с ними развязаться.

— Приходи, — сказала она. — Это очень важно. Сегодня ты в любом случае все узнаешь. Остальное будет зависеть от тебя. Ну, иди. Прокофьев ждет тебя.

— До вечера, — сказал я.

Она на секунду прильнула ко мне, потом отодвинулась и отвернулась. Я тоже повернулся и вышел в коридор.

На площадке Прокофьева не было. Я захлопнул дверь и спустился по лестнице. Внизу остановился на минуту, чтобы осмотреться. Блондинка в коротенькой, черной юбке двинулась ко мне от ворот. Я повернулся к ней.

— Молодой человек, у вас сигареты не найдется? — спросила она еще шага за три.