Борис Дышленко - Людмила

— Мне почему-то всегда казалось, что эта женщина в голубом берете, — сказал Прокофьев.

— Теперь это форма десантников, — сказал я.

Я тут же вспомнил какие-то снимки на планшетах Торопова: десантники, обедающие в столовой, десантники в библиотеке, десантник, принимающий присягу, еще какая-то мирная жизнь. Но снимки, иллюстрирующие боевые учения, были заменены порнографией. Может ли это быть связано с его похищением? Каким образом? Людмила сказала, что сама просила его написать ее. Зачем? И она предупреждала его.

— Кого? — спросил Прокофьев.

Я не заметил, что последние слова произнес вслух.

— A-а, Торопова. Она предупреждала его о похищении.

— Она узнала это от того наркомана?

— Нет. Он сам узнал это от нее.

— Значит, у нее был другой информатор. А зачем она рассказала это своему знакомому?

— Она рассчитывала на его помощь. Уже потом он узнал что-то свое и рассказал ей. Это касалось того препарата, ценность которого он узнал, когда банда стала охотиться за ним. Она все это увязала и поняла, что наркотики и киднэпинг — звенья одной цепи.

— Мы тоже это знаем, — сказал Прокофьев, — но здесь еще одно звено — шпионаж.

Прокофьев взял лежавшую на сигаретной пачке соломинку, пожевал ее. Я отпил глоток ледяной смеси, закурил.

— Интересуют меня эти художники, — сказал я. — Не могу понять, причем здесь они. Ну, Тетерин и Вишняков, эти по крайней мере наркоманы, при этом оба связаны с Полковым, который, кстати, знал и Стешина и, думаю, именно он убил его, но Торопов и эта его порнография...

— Какая порнография? — спросил Прокофьев.

— Та самая, — сказал я и рассказал ему о тороповских эскизах, о подслушанном телефонном разговоре и о находке в фотоцехе. Еще рассказал ему о Людмиле и о странной картине, где женщина была в голубом берете.

— Все-таки в голубом, — сказал Прокофьев.

Он залпом допил свой коктейль.

Впереди, по правой стороне квартала, в конце его, по первому этажу старинного перестроенного здания до угла тянулась в перспективе непрерывная стеклянная витрина универсама, закрытого в этот час; параллельно переулку еще через один квартал видна была решетка канала и дома на другой его стороне, а передо мной уходила вперед теряющаяся в дальних сумерках улица. Чуть левее, через дорогу, между двумя капитальными, пятиэтажными корпусами — массивные пропилеи из черного, полированного гранита. Двор этого, построенного в начале века богатого пятиэтажного доходного дома с глубокими парадными, отступившими за черные полированные колонны, с разделенной этими колоннами каменной балюстрадой балконов, с цоколем, сложенным из грубых гранитных блоков и с двумя рядами высоких тополей вдоль внутренних тротуаров, выходил такими же роскошными пропилеями и на параллельную улицу. Я мог наблюдать только за одним входом.

С налетевшим треском из двора, узким проходом пропилеев, едва не сбив меня, промчался сумасшедший мотоциклист и сам чуть не влепился в проезжавшую скорую помощь. Обогнув, еще раз проскочил перед ней, когда она заворачивала в соседнюю улицу.

Было ровно девять. Пока никто не появлялся. Я перешел неширокий перекресток по диагонали к трехэтажному классицистскому дому со срезанным углом, с парадной на этом углу — и дом, и парадная, а особенно полуциркульное окно на втором этаже меня устраивали. Я поднялся на широкую каменную площадку второго этажа, поудобней устроился на уютном деревянном подоконнике, приготовившись к терпеливому наблюдению. Отсюда была хорошо видна улица, на которую выходил горделивый фасад этого большого доходного дома.

Я не был уверен, что назначенная на половину десятого таинственная акция произойдет именно здесь — названное время вовсе не обязательно должно было совпадать с названным местом, — только знал, что не у Людмилы — а тогда чем это место хуже любого другого? Но ведь не зря в том же разговоре было сообщено об отъезде Ларина в Москву — возможно, Марина будет ждать кого-нибудь здесь. Тогда это может быть вполне безобидно.

Нет, разговор с тем, вторым человеком не исчерпывался сообщением адреса. Был еще телефон фотоцеха, с которым как-то связан Торопов — интересно, есть ли его работы у Ларина? И было еще обсуждение моей персоны и как запасной вариант предстоящая акция. Нет, это очевидно здесь. Ларин, какое он может иметь ко всему этому отношение? Он психиатр и он меценат. Что это может значить? Вишняков и Торопов — они, как и Тетерин, могут быть связаны с доктором. И все они связаны с Полковым, но связаны по-разному, потому что Торопов не наркоман. Но Торопов как-то связан с порнографией, а Полковой тоже с ней связан. Был связан. Может ли Торопов иметь какое-нибудь отношение к препарату? Вряд ли. А Вишняков или Тетерин? Или и тот, и другой? Может быть, косвенное? Может быть, только хотят его получить? Тогда можно понять благотворительность Полкового. Что если он хотел заставить кого-нибудь из художников достать ему препарат? Первой кандидатурой был лагерный знакомый Тетерин. Но Тетерин попадает в психушку, и тогда остается Вишняков. Но как он может это сделать, выпросить лекарство у доктора? Доктор прежде всего удивится: откуда он знает о препарате, еще не запущенном в производство, а кроме того этим лекарством просто невозможно лечиться самостоятельно — это не аспирин. И причем здесь Людмила? Не может же она помогать Полковому, убийце Стешина. Да, Людмила, Людмила... Черт возьми, да я же его тогда охранял, это лекарство! Ведь она меня оставила сторожем при этом сейфе. Если кто-то там был, о ком она знала, что он каким-либо образом может быть связан с бандитами... Этот портрет и сейчас висит там, маленький, написанный маслом портрет. Небольшой портрет, собственно, только голова. Это была голова блондинки, видимо, блондинки, потому что светлые волосы были видны не целиком, а только там, где на них ложились солнечно-светлые пятна и так далее, но я почувствовал, как ненависть поднимается к моим глазам, почувствовал невыносимую, разъедающую, разъединяющую нас ревность. Я обернулся.

Доктор стоял, опершись на открытую дверцу сейфа. Он улыбался, но ревность моя была не к нему. Я перевел дух.

Внезапно распахнулась дверь — и через голову «английской королевы» посыпалась барабанная дробь. Она вошла и позвала доктора к телефону. Доктор извинился и вышел, на ходу плавным движением захлопнув дверцу сейфа. Да, я это точно помню — доктор захлопнул дверцу. Он захлопнул дверцу, а Английская Королева стояла в дверях. Она поманила меня маленькой, белой рукой. Мы столкнулись с Людмилой в дверях. Я отступил. Мне пришлось наклониться, чтобы поднять ее сумочку, которую я нечаянно выбил. Я поднял ее, отдельно поднял тюбик помады, маленький медный ключ и пару монет. Бросил все это назад, туда, где лежала уже знакомая мне магнитофонная кассета с «Ассолью». Защелкнул сумочку, подал Людмиле. Людмила, может быть, потеряв равновесие, оперлась на сейф. Вопросительно смотрела на меня. Да, комната ни на минуту не оставалась пустой. Но зачем, если шифр знал только доктор? Тем не менее они охраняли комнату, это очевидно. Если кто-то там был. Кто-то, о ком Людмила знала или предполагала, что он связан с бандитами... Это должен был быть художник, но художников там не было. Слишком много предположений. Предположения, вытекающие из предположений. Ладно, я не в суде, и если что-то здесь верно, то я иду к доктору тем же путем, что и бандиты, то есть через художников. Но бандиты, если они решили действовать через них, то каким образом их выбор первоначально пал на Торопова? Или у него какая-нибудь иная роль? «Я же все сделала, — сказала она. — Я все сделала, чтобы этого не случилось. Я просила его написать меня. Я сама этого хотела, и он все понял. Он понял, о чем был тот разговор. Кое-что он видел не так. Не так понимал. Я пыталась ему помочь, как могла». Может быть, он должен был как-то помешать им? Или действительно гангстеры сначала доверились ему, а он, отказавшись, сообщил об этом Людмиле? Но что значит «видел не так»? Нет, опять слишком много допущений. Но если все-таки допустить... Итак, они попросили его достать лекарство. Может быть, чем-нибудь угрожали ему. Он отказался. Тогда, опасаясь разоблачения, они похищают его. Почему не убивают? Стешина же убили? Впрочем, никто не знает, что с Тороповым, жив ли он.