Борис Дышленко - Людмила

И в этот момент страшный удар обрушился на мою голову, в моих глазах вспыхнуло и разлетелось павлинье перо, а потом я почувствовал, как быстро и плавно я перестаю существовать.

Говорят, что получивший по «тыкве» спит без сновидений и не чувствует времени. Я не уверен, что видел сны, но, придя в себя, понял, что пролежал без сознания страшно долго, может быть несколько суток. Это было второе ощущение — первым было то, что я в лесу. Видимо, глубокой и темной до черноты ночью я лежу на земле в каком-то, может быть, в Шервудском лесу, и надо мной в непроглядной тьме, постоянно исчезая, мелькают мириады ярких светлячков. Где-то рядом, кажется, слева от меня горит костер. Я не видел его, не видел и отблесков пламени на деревьях, ни самих деревьев, только меняющиеся созвездия светлячков в черноте, но знал, что там есть костер, он должен там быть, и двое разбойников, один из которых, может быть, Робин Гуд, сидя у костра, разговаривали вполголоса о чем-то, но я не мог разобрать, о чем. Потом я почувствовал сильную боль в голове и, подняв руку, ощупал крупную, увенчанную какой-то заскорузлостью шишку у себя на темени. Я охнул и открыл глаза. И тогда все стало на свои места. Я лежал под картинами в комнате Ларина на мягком, коротком канапе и мои ноги были просунуты под его золоченый подлокотник. Я вытащил их, спустил с дивана и сел. Яркий свет из старинной электрифицированной люстры освещал комнату, золоченое кресло было развернуто ко мне, в кресле, заложив ногу за ногу и поставив бронзовую пепельницу на колено, сидел хозяин квартиры и курил сигарету. Он был одет в тот же кремовый пиджак и брюки — костюм не слишком подходящий для путешествия, но похоже, что он и не собирался никуда уезжать.

— Лежите-лежите, — сказал он с предостерегающим жестом. — Возможно сотрясение мозга, так что будьте осторожны. Хоть теперь, — добавил он и улыбнулся.

— Это вы, доктор? — сказал я. — Вы не уехали? Что здесь произошло? О чем они говорили?

— Кто? — спросил Ларин.

— Ах, нет, — сказал я. — Это вы... Вы с кем-то разговаривали только что, — я с недоумением осмотрел комнату, не понимая, куда же делся его собеседник.

— Только что? — спросил Ларин. — Уже полчаса тому.

— А-ах, простите, все перепуталось. Кто-то ухнул меня по «кумполу». Доктор! — внезапно вспомнил я. — Здесь был такой конверт. Он лежал на полу. Вот здесь, — я указал на ковер. — Такой конверт с блондинкой. Ну, вы еще смеялись. Из-под каких-то специальных чулок, что-то такое...

— Вот он, — доктор показал сигаретой на сейф, который все еще был открыт. Конверт лежал на сейфе. — В нем ничего нет, — сказал он. — Впрочем, теперь это уже и не важно.

— Да, — сказал я. — Он лежал здесь, на полу, на ковре. Я как раз наклонился, чтобы его поднять. В этот момент кто-то ударил меня по голове.

— Все могло быть хуже, — сказал доктор.

— Доктор, — сказал я, — у вас... Здесь у вас, — я показал на сейф, — что-нибудь пропало?

— Нет, — сказал он. — Здесь ничего не было. Всякая мелочь, для того чтобы ввести похитителей в заблуждение.

— Значит, это была ловушка, доктор? И ваш отъезд... Все это ловушка? Почему же вы меня не предупредили? Вы и мне не доверяли, доктор?

— Я не хотел, чтобы вы изменили свое поведение, — сказал Ларин. — Если бы они увидели, что вы перестали их искать, они бы не обнаружили себя здесь. Ну, вы понимаете.

— Да, — сказал я, — но не я один их искал.

Я подумал, что если бы мы договорились с Людмилой. Впрочем, теперь это, кажется, уже не имело значения.

— Похитители задержаны? — спросил я.

— Задержаны, — сказал доктор, — но пока неясно, кто за этим стоит. Так что попытка может быть повторена.

— Ну, если мы запустим препарат в производство...

— Не только препарат, — сказал доктор. — Сам по себе препарат не так уж важен для них. Его, в конце концов, можно заменить и другим. Им важней мои рабочие материалы.

— А что это за материалы, доктор?

— Ну, разное. Истории болезней; энцефалограммы; рентгенограммы, регистрирующие морфологические изменения; магнитозаписи бесед с пациентами — многое.

Я сунул руку в карман, достал смятую пачку.

— Потерпите с этим, — сказал доктор. — Вам сейчас не стоит курить.

Я встал с дивана. Что-то привлекло мое внимание. Вернее, что-то заставило меня сосредоточиться, но я сначала не понял, что. Потом на стене из расплывчатых, меняющихся пятен постепенно организовались передо мной чем-то знакомые мне лица. Чем-то они раздражали меня. Или не раздражали, а понуждали вспомнить о чем-то срочном и очень важном, и в другое время я бы сразу вспомнил, но сейчас мне понадобилось изо всех сил напрячься, чтобы понять, что дело здесь не в каких-нибудь ассоциациях, а самом авторе этой картины. На самой же картине была изображена небольшая компания совершенно лысых мужчин, очевидно, рассуждавших о чем-то между собой, судя по их оживленной и чрезвычайно многозначительной жестикуляции. Предмет их разговора был неизвестен, и это делало картину интригующей и странной. Но сейчас меня больше интересовал художник, чью фамилию я теперь связал в памяти с этой картиной. Фамилия была Торопов.

«Мне следовало раньше спросить доктора о нем, — подумал я, — хотя вряд ли это что-нибудь мне бы дало».

Все же теперь, хоть и с опозданием, я спросил доктора о нем.

— Торопов? — сказал доктор. — Очень талантливый художник. Один из самых лучших, но сейчас вас, наверное, не это в нем интересует?

— Ну, оклемался? — услышал я голос Прокофьева и обернулся.

Прокофьев, остановившись в дверях, с тревогой смотрел на меня. — Как голова?

— Работаешь? — спросил я.

— Да уж работаю, — Прокофьев тяжело усмехнулся. — Не спрашиваю тебя, как ты сюда попал, потому что я это знаю.

Он сел на канапе, где до этого сидел я, достал платок и вытер им лицо.

— Ну что? — спросил доктор, повернувшись к Прокофьеву.

Прокофьев молча достал пачку, принялся разминать сигарету.

— Простите, доктор, — сказал я. — Не могу ли я воспользоваться вашим телефоном?

— Разумеется, — доктор кивнул на дверь и снова повернулся к Прокофьеву.

Я вышел в прихожую, набрал номер. С дурным предчувствием считал далекие длинные гудки. На шестом Людмила сняла трубку.

— Алло!

В ее голосе очень явно звучала тревога.

— Людмила? Это я. Я звоню тебе из квартиры доктора Ларина.

— От Ларина!

Это была уже паника.

— Тебя это удивляет?

— Как ты туда попал?

— Все меня об этом спрашивают, — сказал я. — Видел здесь Вишнякова — ты его знаешь, и еще какого-то «гориллу» — ты его не знаешь, и того типа в светло-сером костюме, который всем этим заправляет. Был еще один на синей «двойке», — с нажимом сказал я. — Такая машина, номер семьдесят два двенадцать.