Борис Дышленко - Людмила

— Как! — поразился я. — Такое страшное зелье? В аптеке?

— Да. Были такие трубочки по двадцать три копейки за штуку. Называлось это «ингафен». Просто ингалятор от насморка. Но в такую трубочку заряжалась очень приличная доза фенамина.

— Значит, тогда он мог обходиться без Полкового.

— Да. Но неизвестно, как теперь. Кто доставал ему наркотики, и употреблял ли он фенамин? Все это придется выяснять. Кое-что, конечно, я смогу узнать у врача, но что касается самого Тетерина, — он покачал головой, — вряд ли удастся что-нибудь вытянуть.

Вот так, — сказал следователь. — У вас есть ко мне что-нибудь?

— Есть, — сказал я. — Есть одно дело: адрес.

— Адрес? — переспросил следователь.

— Одна шарашка, — сказал я. — Какой-то фотоцех. Небольшой штат: шесть человек, не считая начальника... Я не знаю, к кому этот цех относится. И я не знаю, какое оборудование нужно для изготовления наркотиков, но может быть, в такой шарашке его можно незаметно разместить.

— Я не знаю, — сказал следователь. — А почему вы так думаете?

— Я не думаю, — сказал я. — Это так, гипотеза. Просто, коль скоро речь шла о подпольной лаборатории, то должна же она где-то размещаться.

— Если она существует, — сказал следователь.

— Я думаю, не лишне будет проверить.

Следователь пожал плечами.

— Вы мне пока ничего не сказали: где это, почему вы предполагаете, что она там может быть, почему не какой-нибудь другой цех или, например, котельная или квартира — что я могу ответить?

— Ладно, — сказал я, — зачем так длинно? Хотите узнать, откуда у меня адрес. От Тетерина. На той коробке с ампулами, которую он держал в столе, был записан телефон. Я его переписал, а сегодня позвонил по этому номеру.

— Вы мне об этом не рассказывали, — сказал следователь.

— Естественно, — сказал я. — Я звонил туда только что.

— А про номер телефона на коробке?

— Ну, я забыл, — сказал я.

— Не нравятся мне эти ваши фокусы, — сказал следователь. — Ну хорошо. Вы позвонили — и что?

— Когда мне сказали, что там фотоцех, у меня не то, чтобы возникла какая-нибудь теория, а просто появилось желание проверить: вдруг там что-нибудь окажется. Во всяком случае интересно, что связывает Тетерина с фотоцехом, да и просто лишняя информация не повредит.

— А с кем вы разговаривали? — спросил следователь.

— С начальником цеха. Такой, Сергей Вульфович Гиндин. Судя по голосу, не старый.

— Ну и что? Знает он Тетерина?

— Мне показалось, что не знает.

— Что он говорит?

— Удивился, когда я назвал эту фамилию.

— Вы что, — сказал следователь, — напрямик спросили его о Тетерине?

— Нет, — сказал я. — Я попросил его позвонить Людмиле, сказав, что там будет и Тетерин. Он спросил меня, куда я звоню. Я назвал его номер и вымышленный адрес на Васильевском. Он поправил меня и тогда сказал, что это фотоцех. Мне показалось, что он довольно искренне говорил.

— Ну, так чего вы от меня хотите? — спросил следователь.

— Хотелось бы посмотреть, как все это выглядит. Может быть, придут в голову какие-нибудь вопросы.

— А предлог? — спросил следователь.

— Можем сказать, что нашли телефон у подозреваемого. Заодно можно показать фотокарточки. Может быть, они кого-нибудь опознают.

— Ладно, — сказал следователь, — посмотрим.

Но я не понял, что он имел в виду. Что мы посмотрим фотоцех или вообще посмотрим.

— Ну, — сказал он, взглянув на часы, — мне пора.

— В морг? — спросил я.

— В морг.

Вдоль замазанных мелом витрин темноволосая женщина в ярко-красных брюках шагнула навстречу мужчине с рюкзаком за плечами, и девочка в клетчатом комбинезоне бросилась от него и, подпрыгнув, обхватила женщину тоненькими руками за шею и повисла на ней. Я прошел между ними и, повернувшись, — дальше мимо грязной витрины, по пути прочитав прочерченную пальцем на забеленном стекле надпись ТНОМЕР, и не сразу понял, что это слово РЕМОНТ, написанное с той стороны. Дойдя до угла, я повернул и зашагал по пустой асфальтированной ярко освещенной улице, где не было никакой тени кроме моей, а моя ползла из-под плавно шагающих ног, короткая, резкая и не меняющаяся. За домом начиналась высокая, штукатуренная, крашеная желтой краской стена, от которой сюда тоже не падало тени. Дойдя до калитки, я остановился и на мгновение замер, когда, приложив к ней ладонь, сквозь горячую, шероховатую кожицу краски почувствовал ее деревянную плоть, осторожно нажал и, наклонив голову, вошел в нее.

Я не услышал, как захлопнулась за мной прижатая ржавой пружиной калитка, и стоял среди неподвижных в застывшей траве солнечных пятен, прислушиваясь к незнакомому или забытому едва слышному стрекотанию, не пытаясь вспомнить, что это такое, а пытаясь вспомнить, что-то связанное с ним, или, может быть, что-то связанное с ощущением шероховатой сухой краски под ладонью; наблюдал замедленное движение обильно падающего пуха в широких неподвижных лучах.

Шагнул. Прошел под густой, нависшей кроной дикого дерева, раздвигая руками лучи. Мои шаги непрерывным влажным шорохом шуршали в густой траве. За деревьями, за кустами светлыми пятнами иногда мелькала стена. Там, за ней, где-то еще дальше, уже каким-то воспоминанием прошумел автомобиль. Здесь, передо мной встала стена высокой сухой травы. Вошел, провалился в ее плотные заросли, и пограничнику из его длинного маузера уже было не достать меня. Бесшумные стебли колебались над моей головой, а внизу, под ногами мягко уходила потрескавшаяся от прежней сырости земля. Они расходились передо мной, и ни звука не слышно было вокруг.

Маленькое кладбище, дорожка, ведущая к апсиде, и широкая лужайка справа от аллеи — все было покрыто чуть шевелящимся в жарком безветрии тополиным пухом. Шесть широких ступеней, огибавших полукруглую апсиду, спускались от нее в сад. За ровным рядом высоких деревьев стена трехэтажного дома соединялась с апсидой. Я посмотрел туда — и окна второго этажа ударили в меня, как тремя выстрелами, тремя ослепительными вспышками света. Я зажмурился. Я споткнулся и сделал несколько быстрых шагов вдоль железной ограды. Остановился. Шесть широких ступеней, полукругом огибавших апсиду, поднимались одна над другой; на верхней ступеньке, обняв руками покрытые пестрым платьем колени, сидела Людмила — все это проявилось, как негатив. Отсюда это трудно было увидеть, но мне показалась улыбка на ее лице.

Ступая по разлетающемуся из-под ног пуху, я подошел поближе, она сидела там, не двигаясь, с той же сходящей с лица улыбкой смотрела на меня. Было тихо. Тополиный пух лежал на ступенях апсиды. Я поднялся по ступеням и сел рядом с Людмилой. Краем глаза видел ее загорелый профиль, плечо, не видно было ее дыхания. Молчал — не нужно было ничего говорить, — смотрел перед собой на припорошенную пухом лужайку — там не осталось моих следов. Ничьих. За густым бурьяном заросли высокой травы, откуда я пришел. Почувствовал едва уловимое движение Людмилы рядом с собой.