Борис Дышленко - Людмила

А собственно, почему она должна была выкладывать всю подноготную их отношений? В конце концов, это их личное дело — разве не так? Но мне казалось, что именно там, именно в их личных отношениях крылось что-то такое... Что-то, что как-то объяснило бы мне исчезновение Торопова, а это дало бы мне ключ и ко всему остальному. Что я мог бы спросить у нее? Опять-таки, я спросил бы, откуда появился этот журнал, и хотя появиться он мог откуда угодно, здесь он оказался не просто так, иначе зачем бы она стала брать его с собой? Она боялась, что ее обыщут в милиции, и все-таки не оставила его в квартире или не выложила из сумочки, если он был там. Ведь она открыла по требованию милиции, на что же она рассчитывала, беря? На то, что кто-нибудь вызволит ее оттуда? Кто? Правда, в конце концов так и получилось: мы со следователем нашли ее там. Но не на нас же она рассчитывала? На кого же? И почему этот человек должен был ее оттуда вытащить? Она без прописки, без определенных занятий, а следовательно, без прав. Нет, никого не было. Разве что этот, в синем блейзере... Кто он? Хотя это мог быть совершенно случайный человек: кто-нибудь из знакомых Торопова, да мало ли кто.

И только позже, когда этот журнал появился на столе у Людмилы, мне пришло в голову, что он может быть вещественным доказательством. Конечно, появление журнала в двух местах могло оказаться и простым совпадением, хотя это могло говорить о наличии целой партии таких журналов в Ленинграде, а это уже давало определенный след, но когда (позже) я рассказал об этом следователю, он сказал мне, что видел этот журнал, и спросил меня, знаю ли я, кто был моделью для съемок. Я не знал, и следователь, выждав паузу для эффекта, сообщил мне, что героиней этого фотоповествования является бывшая русская гражданка Людмила Бьоррен, натурщица, которая у одного художника познакомилась со шведом по фамилии Бьоррен и, выйдя за него замуж, выехала из СССР, но возможно, брак был фиктивным, потому что скоро она объявилась на Би Би Си с каким-то заявлением, содержащим сведения, представляющие государственную тайну. Эти сведения были опубликованы в западных средствах массовой информации, после чего один из ведущих советских ученых погиб при невыясненных обстоятельствах. Последовали многочисленные заявления от зарубежных правозащитных организаций, в результате чего советская делегация не была допущена на международный медицинский конгресс.

В ходе проведенного у нас расследования выяснилось одно очень неприятное обстоятельство: материалы, опубликованные Людмилой Бьоррен, были переданы ей капитаном КГБ, тем самым, который отвечал за их секретность. Это напомнило мне сюжет с Фельтоном и леди Кларик, но такие истории случались везде и всегда. Я поинтересовался дальнейшей судьбой предателя, но об этом следователь ничего не мог мне сказать.

— Думаю, ему дали лет двенадцать как минимум, — сказал следователь. — Есть специальная колония для сотрудников Конторы. Впрочем, кому я это рассказываю. А может быть, его вообще как-нибудь растворили — знаете, как это делается.

Я знал. Видно, бедняга очень сильно любил эту авантюристку, если пошел ради нее на предательство.

Да, Людмила Бьоррен, по-видимому, меняющая мужей, как перчатки, и никто не знает, сколько из них было фиктивных. Можно было бы предположить, что у нее мания преследования, и таким образом она меняет адреса и имена, но для чего тогда рекламировать себя через порнографические журналы? Она избежала уголовного наказания в Ленинграде, но выяснилось, что преступление, подпадающее под статью шестьдесят четвертую УК РСФСР, то есть «Измена Родине», она совершила уже не будучи советской гражданкой, так что, может быть, ее действия следовало квалифицировать как шпионаж: «Сбор сведений военного характера или сведений, составляющих государственную тайну, иностранным гражданином или лицом без гражданства» и так далее и тому подобное, но в тот момент, когда она добывала эти сведения, она была советской гражданкой, а выдала их будучи подданной шведского короля. Таким образом, неясно, какую статью можно было бы применить к ней, если бы она попала в руки правосудия. Она оказалась между двух статей: шестьдесят четвертой и шестьдесят пятой, но это, конечно же, только юридическая шутка, пример казуистики, не более, и следователь сам посмеялся над своими выкладками, но когда выяснилось, что моделью для журнала была Людмила Бьоррен, та самая, что была связана с врачом парома «Академик Юрьев» (а жена врача зарезана Полковым), это странное появление журнала там и там из совпадения превращалось в правило. То, что в похищении Торопова участвовал Полковой, наводило на мысль о том, что Торопов знал тайну этого журнала. Значит, этот журнал вещественное доказательство? Доказательство чего? Не мог же, в самом деле, кто-то собирать материалы, компрометирующие Людмилу Бьоррен, проживающую заграницей. Особенно после того, как она сама добровольно себя скомпрометировала, да и позирование для порнографических журналов не считается в Швеции преступлением. Нет, если доказательство, то как доказательство в деле о киднепинге. Но каким образом?

Все эти вопросы пришли мне в голову позже, когда я уже валялся у себя дома на диване и не мог пошевелиться без того, чтобы не началась тошнота. Сколько вопросов всплывает на поверхность после того, как тебе встряхнут мозги.

В конце концов я позвонил этой блондинке, чтобы задать ей некоторые из этих вопросов, и себя в своем жалком состоянии я собирался предъявить ей как убедительный довод против ее чрезмерной скромности. И чтобы не спугнуть ее, я ничего не сказал ей о журнале — просто сообщил ей, что у меня сотрясение мозга и за мной некому ухаживать (девушка из тупика к тому времени уже тоже пропала), и она согласилась. Она была обеспокоена моим состоянием (во всяком случае, так мне показалось по ее голосу) и спросила, как это вышло. Я объяснил ей, что шел по следу «гориллы» и кто-то зашел мне в хвост. Хрупкая блондинка сказала, что сейчас же приедет, но я напрасно прождал ее весь день. На следующий день, когда я позвонил ей снова, мне сказали, что вчера она выбыла из общежития, и, как я понял, после разговора со мной. С вещами, сказали мне, и я обиделся, как мальчишка, потому что помимо тех вопросов, которые я собирался ей задать, мне вообще было утешительно присутствие хрупкой блондинки у моего одра: Изольды Белорукой или Белорукой Людмилы...

Я лежал на диване и между двумя приступами тошноты принимался осыпать проклятиями хрупкую блондинку за ее бессердечие. В том состоянии я мог себе это позволить.

Позже, когда моя ревность (в общем-то, детская ревность) улеглась и способность рассуждать вернулась ко мне, я подумал, что на некоторые из этих вопросов я мог бы ответить и сам, другие вообще не имеют отношения к делу, но что касается журнала, то он неожиданно стал одной из важнейших загадок расследования. Была какая-то закономерность в его появлении в разных местах. Но это не все: у меня было смутное впечатление, что этот журнал связан еще с чем-то, уже встречавшимся мне; какое-то совпадение, какой-то настойчиво повторяющийся, но неуловимый мотив. Было также интересно отношение к нему разных лиц. Я не очень верил в то, что девочка из университетской среды может быть до слез шокирована таким журналом, тем более, что она не отбросила его и не сунула обратно в конверт, а внимательно просмотрела от первой до последней страницы. Правда, потом она выразила свое отношение к нему, когда прожгла лицо женщины сигаретой. Но вот вопрос: выразила ли она таким образом отношение к журналу? Может быть, к модели или к моему рассказу о женщине в голубом берете, к тому, что она могла принять за насмешку над ней? Над кем? А может быть ни то, ни другое, может быть на самом деле она пометила этот журнал, пометила, чтобы потом узнать его или чтобы кто-то узнал? Во всяком случае, вряд ли ее слезы стоит объяснять пережитым оскорблением, тем более, что там — и она знала это — журнал предназначался не для нее.