Борис Дышленко - Людмила

Теперь — хрупкая блондинка: предполагая, что она не вернется на квартиру Торопова (видимо, после визита светло-серого она оставаться там не могла), она пошла на риск и взяла журнал с собой в милицию, имея слабую надежду на то, что ее там не обыщут. Не взяла ничего из вещей — один журнал. Значит, он был чем-то важен для нее. Не патологическим же пристрастием к порнографии объясняется ее поступок? Мне не удалось узнать, каким путем этот журнал попал к Торопову, но позже я подумал, что исчезновение Торопова как-то связано с ним. Он, например, мог быть тайным шифром или паролем, и тогда Торопов знал его или, что вероятней, мог быть принят за посвященного. Что, если Людмила знала этот пароль и поэтому так странно реагировала на его появление? Вовсе не приняла его за мой ответ, потому что во всяком случае не должна была предположить, что журнал предназначался ей, но, увидев его, решила, что я один из тех, кто пользовался им как паролем и, следовательно, ее надежды на меня не оправдались. Но это же чистая случайность, Людмила. Ведь я по ошибке захватил с собой не тот конверт. Просто этот журнал был в таком же конверте, как и написанное мною для доктора письмо. Но зачем она достала его из конверта? Опять случайность? Привычка к механическим действиям? Она нервничала и ей нечем было занять свои руки во время важного разговора. Случайность, как если бы я вместо записной книжки достал из кармана удостоверение, по которому узнали, кто я. Но оказывается, у бандитов тоже бывают свои удостоверения. Настойчиво повторяющийся мотив...

Но если это пароль и если Торопов знал его, то для чего ему понадобилось писать эту странную картину? Чтобы кому-то оставить знак? Но эту картину могли точно так же уничтожить, как и журнал. И для чего моей хрупкой блондинке понадобилось позировать ему в таком странном наряде? Точно в таком же, как у блондинки в журнале. Черные чулки, берет, но при этом другая обстановка. И доспехи на припорошенном тополиным пухом полу. И холодный меч между Тристаном и Изольдой. Что это? Может быть, просто живопись? Смешно — порнографический журнал как источник вдохновения. Современный образ для традиционного сюжета. Что ж это может быть.

Итак, бандиты охотились не только за ампулами: им нужен был журнал, каким-то образом попавший к Торопову. Если кто-то где-то кому-то должен был предъявить этот журнал. Кто, где, кому, для чего? Чтобы получить ампулы? Журнал, удостоверяющий личность получателя? Сложно. Что-то другое. Что бы оно ни было, но Людмила знала, что. А зная, подумала, что и я знаю, и следовательно, я один из тех. Не пароль — шифр. Если он ввел в заблуждение Людмилу, то так же и кто-то другой мог обмануться. Кто-то принял Торопова за своего и таким образом раскрыл себя. Раскрыл слишком явно, слишком очевидно. И когда они поняли, что Торопов не тот человек, или кто-то из них узнал об ошибке другого, они испугались: ведь Торопов знал доктора — круг очень тесен, и, вероятно, в этом участвовал еще кто-то из художников. И, возможно, этот журнал не был заранее обусловленным паролем. Может быть, кто-то знал и должен был узнать Людмилу Бьоррен. И еще одно: настойчиво повторяющийся мотив. Но теперь под тяжелый и более ощутимый, чем слышимый стук колес мне наконец удалось поймать его. Это было слово секрет. Нет, это все-таки был пароль. Журнал, послуживший паролем, не должен был попасть в чужие руки.

Это было послание от Людмилы Бьоррен, и Людмила Бьоррен была в деле. Не исключено, что операцией руководила именно она. Она представляла ту фармацевтическую фирму или другую организацию, которая хотела завладеть лекарством.

Итак, по всей вероятности, операцией руководила Людмила Бьоррен. Руководила или координировала действия похитителей. Однако кто тот человек, который должен был узнать Людмилу Бьоррен в журнале? Вряд ли это Торопов: скорей всего, он узнал об этом журнале от Людмилы. Возможно, она и привезла к нему этот журнал. Было ли это тогда, когда она предупреждала его об опасности, или именно журнал ставил его в опасное положение, и поэтому она должна была предупредить его? Тогда это не она привезла журнал. Но если допустить, что Людмила знала, что журнал по какой-то причине (может быть, по ошибке, а может быть, нет) находится у него, тогда ее реакция на журнал предстает в несколько ином свете. Ведь, увидев его, именно меня она могла счесть тем человеком, которому был адресован пароль. Потому что — ты помнишь? — в жаркую летнюю ночь, когда накаляются крыши и тело как белая рыба бьется на простынях, иногда мне кажется, что это мы позируем для тех журналов. Эта женщина в сером берете... «Странно, — сказал тогда Прокофьев, — мне всегда казалось, что он голубой».

Так значит, по ее мнению, журнал как пароль был предназначен для меня, потому что это меня она приняла за того человека, который знал эту женщину еще в Ленинграде, потому что я еще до того рассказал ей о ней, о той, которой был оскорблен. И только одна деталь не соответствовала журналу, это берет, потому что, Прокофьев... Ну да, он сказал, что берет казался ему голубым. Но это всего лишь воображение, Людмила, воображение оскорбленного мальчишки — откуда же я мог это знать?

Тем не менее, она решила, что журнал предназначался мне, и можно предположить, что она его видела до этого, и, может быть, пометила, она отвезла его Торопову, но вероятней, что нет. Но почему, предупредив Торопова об опасности, она не предупредила доктора, хотя бы через Марину, если не могла сама? Впрочем, это понятно: в связи с этим ей пришлось бы слишком много рассказать, а она боялась подвести кого-то из своих друзей. Ведь она считала, что наркоман это жертва, а не преступник — вот хотя бы Стешин. Я попросил следователя проследить путь журнала от Полкового и дальше, но он сказал мне, что самого журнала не видел, а существуют лишь фотокопии, изъятые у Бенефистова, того самого, который поставлял продукцию гальтским глухонемым. Он показал мне насколько фотокопий скверного качества, но женщину, послужившую моделью, можно было узнать. На одном из фотоснимков расплывалось небольшое пятно, вероятно, в проявитель попала капля фиксажа, а может быть, на самом журнале был полиграфический брак. Там след журнала терялся, и если впоследствии он появился на картине у Торопова, то и здесь были обрублены все концы. Но Торопов... Торопов, знавший об опасности, угрожавшей ему, постарался оставить след. Однако к чему такие сложности? Не проще и не надежней ли было рассказать об этом доктору? Но если он не знал, о чем рассказать? Если Людмила не посвятила его во все подробности? Если только предупредила его, и только потом, почувствовав реальную угрозу, он поверил ей? Нет, ни одно из приходивших мне в голову объяснений не удовлетворяло меня. Из всех существующих предположений более или менее правдоподобным было одно: журнал был паролем или, скорее, сигналом к действию для кого-то, знавшего Людмилу Бьоррен, и, возможно, это был человек из окружения доктора, может быть, кто-то из его сотрудников. Но когда, прослушав магнитофонную запись, я догадался, о чем идет речь, потому что роль этого журнала все время занимала меня, и тема голубого так настойчиво зазвучала здесь, — да, когда я догадался, доктор, не знавший предыстории, был поражен. Но и я немало удивился, когда увидел, что все мои, казалось бы, опровергающие друг друга предположения оказались истинными. Да, этот журнал одновременно играл разные роли: у доктора он был пособием, подручным средством в его работе; он был ключом к его методу для тех, кто интересовался им; для похитителей он был паролем и сигналом к действию, и только Людмилу он ввел в заблуждение насчет меня, но в этом виноват я сам. Ведь это я дал лекарству кодовое название «Секрет», название такое же пошлое и затасканное, как «Людмила» или «Ассоль», просто потому, что это было первое, что пришло мне в голову, вернее, оказалось на конверте, который я держал в руке в этот момент, и в который было вложено письмо, заказ на это самое лекарство, тогда еще не имевшее названия. И это странное совпадение, что журнал, имевший отношение к докторскому эксперименту, журнал с таким же пошлым названием, как и то, которое я дал лекарству, как и чулки, лежавшие там до этого, оказался в этом конверте, — но откуда мне было знать все это тогда?