Борис Дышленко - На цыпочках

«Делать нечего, — подумал я, — придется пробиваться. Придется сейчас трахнуть этого голого своим кулаком в живот. Вот этим кулаком я сейчас ударю его в живот, прямо в резиновый фартук, который хлопнет его по жирному, дряблому животу, и это будет, как щелканье бича, который я видел в цирке у дрессировщика, когда тот укрощал этим бичом бенгальских тигров и других опасных и хищных зверей. Вот так же сейчас хлопнет этот оранжевый резиновый фартук по животу этого человека от моего удара, если, конечно, у меня хватит духу нанести такой сильный удар. Надо, чтобы хватило духу, потому что если они меня задержат, то неизвестно, сколько это продлится; а от моей предприимчивости сейчас зависит судьба моего кота. В конце концов, — подумал я, — удар кулака ничто для такого сильного человека, как этот голый: ничего с ним не случится от этого удара — ушибаются люди и сильней, а мне во что бы то ни стало надо убежать».

Очевидно, эти мои рассуждения каким-то образом отразились на моем лице, потому что тот, в фартуке, отскочил. Правда, он сейчас же кинулся за мной, но, видимо, его резиновые сапоги были ему неудобны — он сразу же отстал от меня. Уже во дворе я услышал удаляющиеся трели свистка и какие-то крики, которых я не мог разобрать, да я и не прислушивался. Я что было духу помчался через пустой двор, боясь, как бы кто-нибудь не появился здесь, чтобы принять посильное участие в задержании. Только оказавшись в третьем дворе, я остановился, чтобы немного отдышаться и прислушаться — нет ли за мной погони.

Во дворе никого не было, и в окнах не замечалось никакой жизни, только в одном из них, плохо видимая за стеклом, маячила какая-то фигура, но не понять было — мужская это фигура или дамская. Я присел на лавочку, подобную той, на которой сидели вчера три древние старухи, не ответившие на мой вопрос. Несмотря на мое вчерашнее удивление по поводу их молчания, сейчас мне чудилась какая-то логика в загадочном поведении старух. Может быть, это происходило от сидения на скамейке, но я подумал, что, пожалуй, сейчас я тоже промолчал бы, если бы ко мне кто-нибудь обратился с вопросом о котах. Тем не менее, я никак не оправдывал подозрительности и агрессивности старика: мне казалось, что поведение старух и его поведение — совершенно разные и, может быть, противоположные вещи. И зачем, спрашивается, понадобилось так бдительно охранять пустые подвалы, если не считать двух десятков абсолютно изодранных, измочаленных автомобильных покрышек? Внезапно я почувствовал какой-то странный кисловатый и одновременно металлический запах, однако здесь ничего такого не было. Нет, оказывается, я просто вспомнил этот запах: это был запах подвала, точнее, того места, тупика, который кончался стеной из покрышек; это был странный специфический запах, чем-то знакомый, но я не мог вспомнить, где и когда прежде я нюхал что-либо подобное. Зачем понадобилось охранять этот подвал? Эти покрышки... Кому они нужны! И этот мальчик... он сказал: «Там было много котов». Я улыбнулся — «котов». Что он имел в виду? Но разве добьешься ответа от такого маленького мальчика? Вон он говорит, что не любит их за то, что они «твердые» и «стукают». Какой смешной! А тот кот? Серый... Старухи ничего не сказали мне про него. Вообще, куда подевались все коты?

Я сунул руку в карман пиджака и достал небольшой металлический кружочек. Это был кошачий жетончик с дырочкой для цепочки и глубокой резкой вмятиной с краю, как от удара молотком; пониже дырочки был выбит пятизначный номер какого-то кота и адрес: ул. Солидарности, дом № 62, кв. № 17.

«Солидарности... — подумал я. — Это где-то здесь, недалеко от меня».

Какое-то нехорошее предчувствие подступило, как слабая тошнота. Я встал, положил жетончик в карман.

— Надо идти, — сказал я себе и дворами пошел на Четвертую Стипендиатскую.

Я не пошел во двор, так как там мне было совершенно нечего делать, а вошел в школу с главного подъезда, как мы накануне договаривались со Шпацким. Здесь на выкрашенном защитной краской фасаде, справа от четырехстворчатой парадной двери, теперь висела толстая мраморная доска, на которой золотыми, углубленными внутрь буквами была высечена красивая надпись:

Я постоял немного перед этой надписью, не зная, войти мне или на всякий случай постоять и подождать здесь, пока кто-нибудь выйдет, а там попросить позвать Шпацкого, но, подумав немного, я решил, что уж коль скоро сам Шпацкий назначил мне явиться к нему, то пусть он и решает — штатский я в данном случае или нет; может быть, на случай таких вот приглашений некоторые штатские подвергаются исключению. Решив так, я поднялся по трем знакомым мне со школьной скамьи ступеням и, потянув на себя тяжелую, окованную железом дверь, оказался в свежевыкрашенном длинном коридоре, в котором острый запах пота уже въелся в голубую масляную краску, по-видимому, навсегда. Ярко-желтые вдоль всей стены двери совершенно изменили вид коридора — в детстве как раз коридор был выкрашен защитной краской, школа же снаружи — голубой. В принципе это совершенно не меняло дела, по которому я пришел. Коридор был чист и пуст, как и в годы детства во время урока, но сейчас, очевидно, никаких уроков не было, поскольку и классы назывались теперь не классами, а отделениями.

«Наверное, они спят в этих отделения, — подумал я, — хотя с чего бы это им в данный период времени спать? Да, с чего бы это им спать в такое время дня? Нет, вероятно, эти отделения вообще служат им спальнями, — поправился я, — а в настоящий момент они, конечно, не спят. Сейчас они как-нибудь действуют, — подумал я, — или делают что-нибудь другое — мало ли у десантников дела?»

Впрочем, это меня мало касалось и никак не затрагивало моих интересов, так что я и не стал этим заниматься, а поспешил разыскать Шпацкого. Я заглянул в ближайшее отделение, которое, как я и предполагал, оказалось спальней. Открыв дверь, я увидел направленные на меня огромные подошвы грубых солдатских ботинок и дальше между ними широкое красное лицо с надвинутым на глаза беретом. Солдат лежал, положив раскинутые ноги на невысокую решетчатую спинку кровати, и не то спал, не то просто лежал с закрытыми глазами и мечтал о чем-то своем. Я, чтобы на минуту привлечь к себе его внимание, осторожно покашлял, хотя и был здоров. Солдат приоткрыл свои глаза и тогда оказалось, что он бодрствует.

— Чего тебе? — хмуро спросил десантник, не меняя положения своих тяжелых ног.

— Видите ли, я штатский, — неуверенно начал я, — и не знаю, можно ли мне...

— Ну! — сказал десантник.

— Сержант Шпацкий назначил мне... Вы не могли бы сказать, где его найти?

— Вали по коридору направо, — сказал солдат. — Наверное, торчит в сержантской, бездельник. Там увидишь, — он закрыл глаза.