Иван Алексеев - Светлые истории

Третьяков ходил к Ирине, как к единственной живой душе на предприятии. То есть душ на работе было много, но они настолько были заняты материальными интересами, что поговорить по душам было не с кем, особенно в последнее время.

Материальное начало на предприятии победило окончательно, работать стало неинтересно. Руководителям отделов и направлений установили немыслимые зарплаты, как будто они выполняли такой же объем работы, как все остальные работники вместе взятые. Начальник направления получал раз в двадцать больше ведущих специалистов. Получалось, что он один должен успевать делать столько же, сколько двадцать сотрудников вроде Третьякова. Двадцати Третьяковых в его распоряжении не было. Было четверо. И еще тридцать специалистов уровнем пониже, включая инженеров и техников. Все время начальника по факту уходило на командировки, звонки, совещания и распихивание работы по людям, которые эту самую работу и выполняли. Конечно, держать руку на пульсе проблем — задача не простая. Но все равно цена такой работы впечатляла. Неудивительно, что у людей пропал интерес придумывать что-то новое, улучшая чужое благосостояние, остался один голый расчет.

Этот год для Третьякова складывался особенно тяжело. Старые кадры убегали. Зимой уволился приятель, с которым они вместе распределялись на предприятие почти тридцать лет назад. Третьяков остался последним из плеяды пришедших тогда молодых специалистов с горевшими глазами и немало сделавших для того, чтобы контора сегодня плыла по инерции на старых разработках.

Еще в семье у него стало не все хорошо. После Нового года жену замучили сильные головные боли. Всегда активная и жизнерадостная, она стала впадать в депрессию, лежала вечерами в комнате без света и ругала врачей, вместо помощи рассказывающих ей про изменения гормонального фона. Мир вокруг стал ей не мил, а Третьяков — в первую очередь.

Весной супруга поругалась на работе, взяла неоплачиваемый отпуск и уехала в соседнюю область, на малую родину, оформлять прошлогоднее наследство — небольшую двухкомнатную квартиру покойной тетки. Жена прижилась у сестры, в большом доме в пригороде областного центра, и не спешила возвращаться, занимаясь оформлением документов на квартиру и ремонтом.

В отпуск Третьяков ездил помогать ей с ремонтом.

Жена обрадовалась его приезду. Она посвежела, окрепла, перестала жаловаться на голову. Третьякову она сказала, что хочет жить тут и уже подыскала себе работу. Она сказала, что тут нет вампиров, сосущих ее энергию, что здесь ей даже не надо ограждать себя по утрам незримым куполом — никто на нее не нападает. А еще она просила мужа не бросать ее и подумать о переезде, хотя он ее и не бросал, — она сама уехала.

Из практических соображений за переезд была возможность устроить сына с подругой, бегавших по съемному жилью, в освобождающейся квартире. Девушка, с которой жил сын, им нравилась. Супруга сказала, что если у детей будет жилье, за которое не надо платить, они непременно распишутся и нарожают внуков.

Однако Третьяков был тяжел на подъем, переезжать ему не хотелось. Город, по которому они с женой гуляли вечерами, был старинный, не очень большой, зеленый, стоял на речке. Обычный русский город, медом не мазан, — не лучше и не хуже того, где они пустили корни. Собирать и перевозить вещи, устраиваться на новом месте, искать работу — зачем ему эта морока?

Как на грех, в один из вечеров супруги встретили выгуливающего собаку однокурсника Третьякова. Столько лет они не виделись, а признали друг друга. Однокурсник обрадовался встрече, полез обниматься, долго расспрашивал. Узнал про планы жены, спросил Третьякова, кандидат наук он или нет, и предложил работу. Однокурсник работал в филиале московского конструкторского бюро, занимающегося системами пожарной сигнализации. Его московский шеф, доктор наук и научный руководитель работ, просил подыскать ответственного исполнителя перспективной работы, обязательно кандидата. Дальше Третьякову было все понятно — искали рабочую лошадь, которая потянет. Он бы потянул: новая тематика, конечно, но вряд ли сложнее того, чем он занимался. Но опять у него получался обмен шила на мыло. Зачем?

После отпуска жена звонила ему почти каждый день, говорила, что скучает, узнавала, что он решил. Он пока оттягивал, отговаривался срочной сложной работой.

Слишком уж душа прикипела к здешним местам.

Здесь им с женой полюбилось ездить по лесам, речкам и родникам, за ягодами и грибами, и просто так, отдохнуть от города. Третьяков перекупался во всех близлежащих речках и озерах, объехал на велосипеде все пригородные рощи, а на машине забирался в такие дебри, что даже со своей осторожной ездой на отечественном внедорожнике два раза ходил искать трактор. Он все здесь знал, уезжать отсюда ему совсем не хотелось.

Вечерами и в выходные он продолжал колесить по лесам и речкам, теперь в одиночку. Что им двигало? Долгое прощание? Нужда освободиться от тревожных мыслей, одолевавших его дома и на работе?

Мысли были разные, пересекались, путались, не давали сосредоточиться. Он думал о ненужном переезде, вспоминал старые обиды, тосковал от того, что жизнь повернула к закату, а ему нечего предъявить в качестве ее итогов.

Дома одному было совсем тоскливо. На работе можно было поболтать с Ириной. С ней он думал вслух, надеясь на понимание, и получал его.

Третьяков не забыл, что когда-то мог добиться ее близости, остановив себя в последний момент. Ему помешали засевшие занозой мысли о том, зачем ему это надо, и как он будет потом с супругой. В итоге, как он понял, его отвел бог. То, что его влекло к Ире, вряд ли было любовью. Скорее — данью уходящей молодости, жизненным разочарованиям и инстинктам.

Конечно, мужская природа укоряла Третьякова за то, что он не взял женщину. Нет-нет, но внутри него шевелился чертенок, добавляя к воспоминаниям горечи. Но разум неизменно одерживал верх: былого не вернуть, а главное — зачем?

Казалось, время расставило все по местам. Ирина внешне заметно сдала, да и Третьяков не помолодел. Сила инстинктов ослабла значительно. Их заменила незримая связь, благодаря которой они хорошо понимали друг друга.

Как не тривиально для Третьякова звучало слово «друг», но приходилось признать, что его отношения к женщине точнее всего описываются этим словом. В жизни у Третьякова было несколько товарищей и приятелей и не было друга, как он понимал это теперь. Дружеская связь грела его душу, хотя имела существенный недостаток. Друг противоположного пола не обладал в его глазах необходимым признаком «свой». Женщина, как он понимал это в силу воспитания, приобретала такой признак только в силу родства по крови или близости. Близость он исключал, а значит, их дружеские отношения имели предел доверительности, и об этом приходилось помнить, мучая себя.