Иван Алексеев - Светлые истории

Ирина мучила себя больше, — он видел это. Она казалась такой несчастной, когда вдруг краснела и замолкала. Третьяков догадывался, когда она закрывалась от него, — если он мог подумать плохо о ее муже или сыне. Впрочем, иногда обстоятельства оказывались сильнее женской защиты.

Так получилось неделю назад, когда Третьяков некстати потревожил Ирину расспросами о ее занятиях в выходные. Стояла прекрасная погода, а она сказала, что выходные просидела дома. Понятно, что от этого выглядела утомленной и даже изможденной.

— Какая природа?! — чуть не вспылила Ирина, не выдержав от советов Третьякова. — Разве с моим мужем можно отдохнуть?

— Две ночи не спала, — продолжала она, не в силах остановиться. — Сколько раз ему говорила, чтобы не ел того, чего нельзя. Да он и сам лучше меня это знает. И опять наелся копченой колбасы. Соседка угостила в деревне. Хоть день и ночь следи за ним, как за маленьким! Тут то я слежу, но не в деревне же!.. В пятницу вечером приехал, в субботу утром у него щека начала опухать. Все ясно. Собирайся в больницу. В больницу не хочет. Месяца ведь еще не прошло с последнего приступа. «Давай, таблетки попью». Все мы это уже проходили, все известно, толку не будет. Но ведь жалко его. Смотрит как ребенок. «Ну, попей. Но только не надейся особенно. Все равно готовься». Так что ты думаешь? Весь день смотрел телевизор, прятался от меня по комнатам. А я пока убралась, пока постирала, пока еду приготовила. Стала звать на ужин, пришел — боже мой! Надо скорую вызывать! Довел себя до того, что лицо уже как шар, и шея начала пухнуть. Это не представить, это надо видеть. Страшное дело. Я уже привыкла, но первые разы чуть в обморок не падала.

— «Звони», — говорю, а он уже слова не выговаривает. Нет, ты мне скажи: это разумный человек или нет? Ведь его каждый раз предупреждают — не доводи себя, чтобы не задохнуться. Началось — быстренько в больницу колоться. Запустишь — придётся делать прокол и ходить с трубкой, пока опухоль не спадет. Это если еще успеют проколоть, а могут и не успеть.

— И у него, конечно, ничего не собрано. Пока звонила, пока собирала вещи… Скорая ехала полтора часа. Приехала опять незнакомая бригада. Молодой парень, с этой болезнью не встречался. Стала ему объяснять, что нужно делать. Он мне: «Вы врач или я?» Я не врач, но я это уже десять раз прошла. Он вызвал другую бригаду. Женщина сказала ровно тоже, что ему говорила я. Приехали в больницу. Ночь. Следить за ним некому. Я говорю, что его надо в реанимацию, потому что шея опухла, и процесс идет ниже. Мне говорят, что ничего страшного. Пусть пока полежит. Если начнет задыхаться, то зовите. «А кто будет звать?» — «До утра — вы, если так беспокоитесь. Больше некому. Устраивайтесь рядышком, если хотите». Конечно, пришлось звать. Уже под утро. Накололи, вроде отлегло. Он уснул. Я до утра подождала, потом пошла домой спать. Вечером принесла ему поесть. Он мне опять не понравился. И опять за ним некому смотреть. Осталась в больнице еще на ночь. А ведь можно было сходить самому в субботу, ногами, попросить, чтобы покололи. Если один боится идти, я бы с ним сходила. Так что, Дима, кататься, отдыхать — это не для нас. Его катания — это в деревню и обратно, свекровь возить и домик строить. А мой удел — сидеть дома и ковыряться на даче. Как в анекдоте. «Вы как будете отдыхать? — На даче буду отдыхать. Буду копать, сажать, поливать. А если на мужа обижусь, то уеду домой и буду мыть, стирать, убирать».

— Хоть бы домик он успел достроить в деревне. Я у него ничего больше не прошу. Он и так делает, сколько может. Сруб у нас стоит, окошки и дверь он сделал. Полы бы еще, остальное как-нибудь потом. Говорю: «Ты пока отложи все остальное, постели полы, чтобы я могла приезжать. Будем ходить в лес. За грибочками, за ягодками. Мне бы только переночевать, больше ничего не нужно».

Ирина поругала себя за то, что выложила Третьякову больше, чем следовало, но ей стало легче и как-то спокойнее. Пускай знает.

— Видно, на море мне уже не побывать, — решила она пожалеть себя вслух. — Да уже и не хочется. Не поверишь, ничего не хочется, даже жить иногда тошно. А ты говоришь, что я зря жду пенсию. Это единственное, что не зря.

— Зачем такие крайности? — Третьяков вспомнил свою жену и подумал о том, как все женщины похожи. — Все переменится. Десять раз еще везде побываешь.

— Не переменится и не перемелется, — перебила Ирина. — Мне об этом раньше надо было думать. Теперь поздно. Уже ничего не изменить.

— О чем думать? Что поздно? Чего не изменить?

— Ни-че-го, — произнесла Ира по слогам, загадочно потянув звуки, как будто скрывая от мужчины извечную женскую тайну.

Третьяков еще раз подумал, как женщины схожи. Этим напевом и соответствующим ему томным взглядом Ирина была решительно похожа и на супругу Третьякова, и на его сестру в тот момент, когда их посещали разные лирические настроения — от романтичных до панических. Может, женщины чуть отличались глубиной мурлыканья или силой томности взглядов. Но мелодия тайны была у них общей, и тайные мысли, следовательно, тоже.

Однажды Ирина проговорилась и о сыне. Ей больше не с кем было посоветоваться, что делать, она и решилась.

«Ты договорился? Не получилось?» — спросила она по телефону, и после звонка сказала в сердцах Третьякову:

— Андрея точно выгонят. Сессия заканчивается, а он не может сдать зачет. Даже договориться не может с преподавателем о сдаче.

Этой новости Третьяков никак не ожидал. Такой конфуз мог случиться с его сыном, но никак не с Андреем. Андрей был домашний старательный ребенок, хорошо закончивший школу. Он никогда ничего не прогуливал, у него не должно было быть проблем с учебой.

— Странно, у Андрея вроде бы были высокие баллы по ЕГЭ, — уточнил он.

— Очень хорошие! Мы хотели даже в Питер сначала поступать, и нас бы взяли. Передумали только по финансовым соображениям. Я не знаю, что с ним случилось. Что он учит? И учит ли вообще? Закрывается от нас в своей комнате. Еду свою туда носит. Сидит допоздна за компьютером. Я знаю, что он играет. Несколько раз его ловила. Говорит мне, что все выучил. Идет сдавать и не сдает. Я не понимаю, как можно выучить и не сдать. Как будто мы не учились. Мы не сдавали, если не учили.

— Правда, у них теперь новая система, с тестами, — продолжала Ирина. — Тесты он всегда отвечал с ошибками. Ошибался даже, когда все знал. Не знаю, почему. Ему бы обычные зачеты и экзамены, какие были у нас. Но у них, чтобы дойти до зачета, надо ответить на компьютерный тест. Сначала тест, потом зачет. Две ошибки в тесте — до свидания. А вопросы каждый раз разные. Сотни разных вопросов. Он говорит, что все их невозможно выучить. Не сдал зачет, не допускают к экзаменам. Заколдованный круг.