Игорь Чернавин - Необъективность

Всё б ничего, кроме щёк, Маше казалось — они пухловаты, ей бы хотелось, чтоб были чуть впалы. Она почти и не видела грудь, и это было её постоянной досадой — была крупней, чем она бы хотела. Тысячелетия в прошлом это считали бы за идеал, ну а её почти злило — внутри себя она была другой, но приходилось мириться. Всё остальное, всё было нормально — лицо вполне себе правильной формы, также глаза, нос и губы; светлые волосы (хоть из-за щёк приходилось носить всегда косу), стройные ноги (для многих на зависть), бёдра и талия, рост выше среднего — не придерёшься. Она умела одеться. И с головой хорошо — красный диплом у одной был на курсе. Она сумела по жизни ни где не забраться в дерьмо — и на душе тоже было спокойно. Она взглянула на туфли, на рваные джинсы, чуть-чуть поправила блузку и перешла дальше — к самокопаньям. Холодноватая — да, ну а как по-другому — если ты будешь теплей, тогда тебе влезут в душу, и ты залезешь в чужое — а это, бр-р-р, неприятно. Глупости пахнут противно. Высокомерной она не была, доброжелательной — «через платочек». Ну такой мир, в его массе.

Но исключения всё-таки есть — на ум опять пришёл Саша, и Маша даже вздохнула (хоть вышло по-бабски). Они работали вместе: он — замдиректора, она — начальник отдела. Она запомнила первую встречу около этой стеклянной гигантской их башни. В то утро, хоть небольшой, был туман, и она шла от парковки. Издалека различила фигуру мужчины на абсолютно пустой площади рядом со входом. Всё было так нереально — все три огромных предмета: асфальт и полупрозрачная башня, и бледная сырость вокруг — всё это объединялось. И только он был конкретен — стройный, в отличном костюме, высокий. Он ждал её, чтоб провести за собой внутрь стекла, и чтоб принять на работу. И, как всегда, она не обманулась — и среди всех там внутри, в этом искусно очищенном и освежённом там воздухе, среди всех пальм и рядов всех столов, также стеклянных кубов кабинетов, никеля, белых рубашек и круглых голов — там только он выделялся. Джентльмен, что не отнять, всегда спокойный, достойный. Он стал ухаживать — вежливо, тонко. Он был хорош в ресторанах (женщины его всегда замечали) — за белою скатертью с тонким вином — ничего лишнего, лишь безупречность. Уже пора было что-то решать, но (Маша снова вздохнула) она его не любила. Впрочем, она не любила и раньше, и начала понимать, что любить это, видимо, глупость, эта болезнь пройдёт мимо. Но замуж уже пора, из принцесс пора идти в королевы.

Саша подъехал к вокзалу и пошёл ко входу. Было немного прохладно — ещё только восемь, но всё же солнце уже пригревало. Он шёл по граниту площадки, чувствовал крепость всех мышц — он хорошо поработал вчера в фитнес-зале, не перебрал, строго в меру. Полупустая реальность — машины и люди, дома, всё вокруг неинтересно — в них нет малейшей интриги. В праздники ехать опять на рыбалку, чтобы уважить начальство — как это всё надоело, да ещё пить вместе с ними. Он глянул на часы на башне — через минуты две-три Маша выйдет. Он понимал — уже скоро, Маша должна всё решить, не сомневался в ответе. Да и куда ей деваться, с подводной-то лодки. Толстый расхристанный чмошник бежал с рюкзаком не уступая дорогу, пришлось замедлиться, встать, пропуская его, и настроение стало похуже. Он даже глянул на небо, но не нашёл состраданья, а только бледные тучи. Впрочем, мужик тот напомнил отца — тот ещё был маргинал, хоть, слава богу, на свадьбе не будет. Досады стало поменьше. Подул, некстати, холодный такой, ветерок — пришлось поправить причёску. Как же идти в ателье, чтобы пошить костюм — чтоб одному, или с Машей? Он сам любил больше шерсть, а Маша может того не одобрить — по мелочам спорить с ней не хотелось. Он безучастно смотрел на ментов, но те, заметив, слегка стушевались и отошли, оглянувшись.

Из темноты незакрытой двери вышла летящяя Маша, остановилась — красуется, в нём поднялась, небольшая, но ревность. Он дал ей время увидеть его и, помахав, пошёл навстречу. За выходные она загорела на даче, отчего стала ещё красивее. Они дошли до машины.

— Нет, сядь на заднем сиденьи, на правой двери замок заедает, вечером съезжу на сервис. — Он нажал кнопку брелка и подошёл, чтоб открыть для неё слева заднюю дверцу, и чуть помедлил, любуясь, как, уже сев, она заносит в машину свои прекрасные ноги. А, сев за руль, обернувшись, сказал — Ну, заезжаем к тебе, чтоб ты переоделась, и потом сразу на службу. Как оно было на даче? — Она чего-то уже говорила, и зажурчал потихоньку мотор — стало спокойно, комфортно, машина плавно ускорилась, чтобы успеть под зелёный.

Смена была трудноватой — днём было много текущих работ, всю ночь аварии — я загонял две бригады, они были злы. В конце концов получилось всё даже красиво, но я поспал три-четыре часа, и теперь, выйдя на воздух, спокойно куря — ведь не покуришь в диспетчерской, даже в окно (наутро Мельников всласть отхамится) — пошёл вперёд по аллейке. Там, за дорогою, будет ларёк, можно взять баночку пива — кому сейчас уже утро, а для меня вполне вечер, и, как приеду домой, будут простыни — ч удно! Лицо, как маска, висело на мне — мускулы в нём уже спали. А ноги шли — мимо длинных высоких домов и шелестящих деревьев. Придомовая дорожка свернула в обширный газон и впереди упиралась в дорогу — жалко, конечно, что нет перехода — перебегу, как обычно. Остановившись за самым поребриком, как зоркий сокол, я выжидал промежуток побольше в движеньи машин — хотя их было немного, но, чтоб идти, не бежать — такой не появлялся. Ну вот — сойдёт, но только справа идущий вдоль той стороны, вижу, включил поворотник налево ко мне, тогда и я оглянулся налево — там вдалеке тоже шёл с поворотником, тоже ко мне, и я, вздохнув, полубоком и полуспиной сделал полшага обратно, при этом глядя, как оба всё же проехали прямо. Раздался слабенький хруст, и я увидел под носом стекло, а сам лежу на капоте. Машина тихо наехала сзади и, точно сбоку — в колено. Мне стало очень неловко — ну и чего я разлёгся, и понемногу я начал сползать на асфальт, но только встать почему-то не смог — колено левой ноги вдруг ушло куда-то внутрь и направо. Пришлось опять завалиться. Открылась дверца водителя, вышел высокий мужик — остановился, глядел на меня, я перед ним извинился. — Простите, я сам виноват, сейчас немного вздохну, отойду. — И постарался дышать — получилось, снова попробовал встать — нога почти распрямилась, только я, стоя, качался. Он всё стоял, и я снова сказал. — Сейчас, сейчас отойду, вы уж меня извините. — Он пошёл к дверце, но только я всё стоял, нога не шла, не хотела. Я как-то дёргался, не понимая — и это стало уж слишком. Он снова вылез из дверцы.

— Вам как-то помочь?

— Нет, нет, спасибо, простите. — Но вот пойти почему-то не мог, даже стоять было трудно. И тут меня осенило — халява, а почему не схитрить, эти десять минут до метро можно же с ними проехать. — А вообще-то…, если чуть-чуть подвезти до метро, было бы здорово, если возможно. — И он, кивнув, почему-то опять сел за руль, но потянулся на правую дверцу, что-то подёргал на ней изнутри, потом толкнул, и та чуть-чуть приоткрылась. Я попытался идти до неё, но получилось забавно, нога слегка заболела. Но можно было держаться рукой, и я допрыгал, и влез на сиденье. Он наблюдал мои телодвиженья.