Геннадий Беглов - Досье на самого себя

Женской проблемы не было, ибо не было женщин. Лишь изредка взрывал лагерь истошно-радостный крик. Так кричал матрос Колумбовой каравеллы, увидев берег. «Земля!!!» — кричал он, заливаясь слезами.

— Ведут!!! — кричал здесь какой-нибудь счастливчик, взобравшись на крышу юрты.

Вскакивала на ноги пятитысячная масса. Отложили недописанные письма, отбросили книги, прервали карточные игры и сны…

— Веду-у-ут!!! — несется из юрты в юрту.

И все туда — к проволоке, за которой дорога… и…

Длинная колонна ватных брюк, бушлатов, шапок-ушанок…

Все то же, как и у нас… Но… Там были глаза и волосы, там были губы, была кожа… Под ватным бушлатом грудь, истомившаяся без ласки… Она хочет, чтобы глядели на нее, трогали. Хочет разбухнуть от сладкого молока и поить им досыта чмокающий ротик…

— Мальчики-и-и!!! — несется зов.

— Милые-е-е!!!

— Костя, я тебе платок послала-а-а! — вырывается вопль.

— Через Вальку пиши! Через Вальку, слышишь?!! — напоминает кто-то с нашей стороны.

— Ой, дяденьки, в постельку хочу!!! — визжит на всю тайгу пацанка в белых бурках; прыгает, бьет рукавицами по ляжкам.

Лагерь глухо рычит в ответ, посылая голосом Рокоссовского:

— Е-гей! Бабоньки!!! Сегодня спите голышком, приволокусь с дружком!!

Конвой торопит колонну. Можно расходиться по юртам. В такие дни лагерь засыпает позже обычного…

Непосредственно в зоне лагеря работали три женщины.

Клава — вольнонаемная — ведала посылками. Она привозила их с вокзальной почты на телеге ежедневно и в присутствии двух надзирателей вскрывала ящики. Содержимое;; после осмотра, выдавалось заключенному, в чем он и расписывался в соответствующем регистре.

Вторая женщина — Элеонора Юлиановна — главный терапевт санчасти, шестидесятилетняя старуха с массой бородавок на подбородке. Каждая из них оканчивается кисточкой седых волос.

Разговор она ведет со всеми только на ты и в таком тоне, будто пациент только что разбил ее очки, выстрелив из рогатки.

— Что расселся?! — скрипит она злобно и таращит рачьи глаза. — Шагай сюда… Подними рубаху!

Шлепает по спине костлявой рукой. Прикладывает фонендоскоп.

— Тридцать семь и четыре, — напоминает пациент, используя очередной выдох.

— Закрой рот! — обрывает она. — Наболтал на десять лет — теперь помалкивай!

Профессор языкознания — Богин, ее ровесник, сутулится еще больше и прекращает дышать.

— С такими легкими на кладбище лежать, — скрипит старуха, заканчивая прослушивание. — А он против власти… Не совестно?

— Я ее строил, Элеонора Юлиановна, — со слезами на глазах говорит профессор. — Я участник плана разгрома Юденича.

— Все вы «участники», — терапевт скрипит пером в карточке, угрожающе шевеля кисточками на подбородке.

— Три дня из юрты не выходить! — тоном приказа объявляет она, протягивая освобождение от работы. — Увижу на территории, берегись!

И таращит глаза, наслаждаясь произведенным эффектом. Лицо на мгновение становится добрым и милым. А кисточки эти… Божественные кисточки! Ими так хорошо пугать непослушных внучат…

Чудная старуха. Ее любили все, потому что она любила всех, хотя и искусно прятала эту любовь.

Но разве любовь спрячешь?

И третья — Александра Ивановна Цыкина. Гражданин лейтенант. Инспектор спецчасти лагеря. Сорокалетняя женщина, высохшая до неправдоподобия.

Прозвище «Скелет» лейтенант имела не только в связи с худобой. Она ведала «зачетами», что были днями свободы, заработанными трудом, болезнями и бессонницей. Она ведала и отправкой на этап, а этапы бывали разные… Это могла быть Печора. И Дальний Восток. И Север.

Скелета боялись смертельно.

Увидя ее издали, здоровались, унизительно заглядывая в глаза, выражая предельное уважение порядку и безграничную любовь к производительности труда.

Она не видела никого.

Шерстяной костюм, хаки, сшитый по фигуре. Талия перетянута узким ремнем. Мягкие сапожки. Накинутая на плечи серая шинель.

В костях лица прятались от всех неуютные глаза, постоянно будто вспоминающие что-то. Рот ничего не выражал, даже когда произносились слова. Он был мертв. И слой темно-розовой помады не оживлял его, скорей — наоборот: делал его искусственным. Нарисованный рот на безжизненной маске лица.

Регулярно, через день, она брала книги из библиотеки. Я не знаю, что она прочла до меня, так как формуляра, естественно, на нее не велось.

Первая книга, выданная мной, была «Степан Разин». Через день она поменяла «Разина» на «Ермака».

Когда она пришла в третий раз, я предложил ей «Крестоносцев». Оказалось, что она читала их. Взяв «Пугачева», она удалилась.

По субботам инспектор смотрела кинофильмы. Это не удивительно: в ту пору в Ангарске еще не было кинотеатра и, как это ни парадоксально, киноустановки существовали только в лагерных клубах.

Лейтенант входила в клуб за минуту до начала сеанса. Заполненный до отказа бурлящий зал мгновенно стихал. Она садилась в середине прохода на поставленный для нее стул, и сеанс начинался.

Александра Ивановна заговорила со мной первой.

— Живило назначен на этап.

Она стоит между стеллажами. Листает Ключевского. Я впервые слышу от нее такую длинную фразу. Обычно: «да», «нет», изредка — «спасибо».

От неожиданности забываю об осторожности.

— Неужели нельзя оставить?

Качнула головой отрицательно.

Рискую вторично. (Ведь это Марк! Несчастный Марк!)

— У него чахотка, он умрет в дороге…

Она взяла книгу, проходит мимо. Проход между стеллажами узкий, она задевает меня юбкой и запахом жасмина…

Повторяю, глядя в удаляющийся затылок:

— Он умрет, гражданин лейтенант…

— Не хнычьте, — отвечает она, не останавливаясь и не поворачивая головы. — Это сельхозколония. Ему там будет лучше.

Ушла.

Марка не будет. Не будет по вечерам Марка. Его шуток, писем его матери, не будет споров…

Впервые за много месяцев подкатился и застрял в горле комок слез.

Он разбудил меня рано утром.

— Лорд — хранитель печати! Вставайте! Как почивали музы? Как переносят неволю классики? Ты что? Ты глядишь на меня, как поезд на Анну Каренину перед тем, как…

Он мрачнеет вдруг, садится на койку рядом со мной.

— Что-нибудь случилось?

Неужели он еще не знает? Почему не объявили об этом?

Это же делают утром, перед выходом на работу!

— Ты назначен на этап, Марк…

— Какой ты скучный… А я хотел сделать тебе сюрприз… — Он вынул монету. — Я давно не кидал ее… А вчера от тебя пришел… Думаю, не сменить ли мне климат? «Непременно»! — ответил драхм. Ночью собрал вещи. Жду рассвета. «Живило, живей! С вещами!» Не очень, правда, вежливо, но не будем придираться к форме…