Сара Бергман - Съевшие яблоко

Но уже дома, почувствовала такую усталость, что сил разобрать пакеты у нее не хватило. Так и оставив их посреди коридора, она едва добрела до кровати.

По дороге бросив на пол свитер.

Нина взглянула на свои ноги — на них по прежнему были кеды — вчера не было сил разуться. А из пакетов на пол натекла лужа воды. Там был лоток с замороженной курицей. За ночь он оттаял и просочился в дырку.

Нужно было убрать, но Нина снова чувствовала себя усталой. Она привалилась к стене. Потом. Сейчас ей нужно было полежать, а потом…

И с чего ей в голову вообще пришло, что сюда мог приходить Вася? Что мог прятаться.

Нина едва волоча ноги добралась до дивана и опустилась на подушки. Тяжело выдохнула.

И не мог он прятаться — мозгов бы не хватило. И ловкости бы не хватило, он и ложку-то держать не умел. И весь он был отекший, рыхлый. Толстый из-за больного сердца. И смотрел всегда безо всякого выражения. Немо шлепая маленькими рыбьими губами.

— Телефон.

Услышала Нина Васин голос.

И подорвалась с дивана. Прислушалась. Но Вася никак не мог ей этого сказать — Вася не умел говорить!

— Что ты сказал? — глухо, с трудом шевеля языком прохрипела Нина.

И Вася спокойно и внятно пояснил:

— У тебя звонит телефон.

И тут только Нина услышала пронзительную трель. В самом деле звонил.

Подскочила и кинулась в комнату, где на ее тумбочке дребезжала старенькая «нокия».

— Да! — подхватила Нина трубку и поднесла ее к уху. Голос все еще звучал хрипло, — кто это?

Пот каплями выступил на лбу. Она отерла тыльной стороной руки крупные мокрые бисерины с верхней губы.

— Это я, — растерянно ответил голос на том конце провода. Голос Нине не знакомый.

На секунду она резко зажмурилась, пытаясь собраться с мыслями.

Звонивший ей был ребенком. Но что за ребенок мог звонить Нине?

В ответ на ее мысли мальчик на том конце линии услужливо пояснил:

— Ты мне телефон написала. В подъезде. Меня зовут Ян Романов.

Милое имя.

Нина выдохнула с облегчением. Милое имя милого мальчика.

— Ян Романов? — машинально переспросила она, пытаясь собраться с мыслями.

— Ну да… — голос ребенка зазвучал сконфуженно. — Мы болтали… ну, в подъезде.

И тут в голове разом прояснилось. Нина его вспомнила.

И почему-то неимоверно глупым показалось то, что минуту назад она искала в квартире Васю. Вася давно уже умер и туда ему и дорога. Незачем сестре вообще было рожать такое. Дети должны быть здоровыми. Веселыми, подвижными, добрыми.

Нина очень любила детей.

— Привет, — и улыбнулась, хотя мальчик и не мог этого видеть.

Он приходил в тридцать седьмую квартиру. Там, где жила молодая разведенка с ребенком. И этому мальчику было одиноко. Его все бросили, так же, как и Нину.

Он очень доверчивый.

На душе у Нины потеплело и начало разливаться умиротворяющее спокойствие:

— Ты хочешь пойти в парк? — спросила она.

Детский голос опешил:

— Сейчас? — и зазвучал недоверчиво.

Нина звонко, как девчонка, расхохоталась. Она ведь была взрослой и сама понимала, что парк по ночам не работает.

— Дурачок! Зачем сейчас? Завтра. После школы. Ты ведь учишься в школе?

— Учусь, — согласился он. И Нина почувствовала, что мальчик послушно кивнул телефонной трубке. Он милый и одинокий. И у него наверняка нет друзей. — Только не тут, ну не в Москве. Я на электричке езжу.

Ну что ж, электричка, так электричка. Нина была не против. Сейчас ей стало так хорошо, что она почувствовала прилив сил, стало весело:

— Ну так давай я тебя с электрички встречу. А куда мы пойдем? Что ты любишь? Американские горки? — Нина чувствовала, как разгорается в ней радость.

Да! Они пойдут на горки, на аттракционы, будут есть сахарную вату и мороженое. Бегать по аллеям, кричать, смеяться. Купят газировки на улице.

В Нине начало подниматься радостное ликование.

Но детский голос неожиданно стал торопливым и суетливым:

— Я приезжаю в пять, — зачастил он, комкая слова. — На пятичасовой, из Балашихи.

Нина ощущала, как мальчик суетится, вертясь на стуле. Ему нужно было побыстрее закончить разговор, его кто-то торопил. И на этот раз достаточно отчетливо услышала где-то сзади мужской голос: «Ян, пошевеливайся. Иди есть — остынет». Мальчик отвлекался на этот голос.

— Хорошо, я тебя встречу. — Громче сказала Нина. — И буду ждать на станции! Ты меня увидишь.

— А? — мальчик на секунду вернулся в разговор, но только чтобы пробубнить, — да хорошо. Мне пора. Пока.

И в трубке раздались резкие гудки. Пару секунд Нина сидела, держа в руках аппарат, и прислушиваясь к ним, а потом разъединила линию.

На полу в коридоре лежали пакеты и уже начинал чувствоваться душок. Нужно было разобрать их или хотя бы убрать в холодильник. Нужно было вытереть натекшую воду. Но сил на все эти «нужно» уже снова не было.

Нина устало опустилась на диван. А голос тот, мужской — молодой. Она по тембру, по интонации поняла — не отец. И это было хорошо.

Она задумалась, автоматически натягивая на себя старый обтрепанный плед. Нине столько раз хотелось купить новый. Но для этого нужно было подняться, пойти в магазин, выбрать, оплатить, принести его домой. на это не было сил.

И все те деньги, что бабушка копила, чтобы отдать Нине, чаще всего просто оставались лежать в карманах ее куртки, в сумке от компьютера.

Но пакеты и лужу нужно было все же убрать. Чтобы она могла увидеть, если придет Вася. И свитер с полу тоже надо было поднять…

Потом.

Нина с детства ненавидела вокзальную вонь. Запахи гари, технической смазки, сырости и уличной шаурмы, густо смешанные в удушливой волне исходящей от самих шпал. Все перроны на свете пахли одинаково.

Но приходилось терпеть. Нина поглубже засунула руки в карманы и ссутулилась, спасаясь от промозглого ветра.

Кроме того, на перронах всегда было полно народу, а для нее это было непереносимо мучительно.

В ожидании электрички станция бурлила, суетливые людские толпы сновали туда-сюда, перетекая с перрона на перрон, из здания вокзала и обратно. Все эти человеческие букашки что-то тащили: чемоданы, сумки, котомки, сетки с рассадой. Только Нина была налегке и стояла недвижимо.

В самой-самой темной щели, в тени кирпичной стены. Прижавшись спиной к металлической ограде. Отсюда ей был виден выход с перрона и, если чуть повернуть голову, вход в вокзал. Однако саму Нину никто не замечал.

В тонкой ветровке, даже с натянутыми на пальцы рукавами и опущенным капюшоном было зябко. Но Нина этого почти не замечала. Она волновалась, трудно было устоять на месте.

Оставалось три минуты, две, одна. И вот, наконец, раздалось предупреждение и в промозглой серости показалась электричка, с лязгом и грохотом подползшая к перрону. Воздух взорвался свистом — все ее двери распахнулись. И на платформу вылилась густая толпа пассажиров.