Сара Бергман - Съевшие яблоко

И говорил, пока в школьный двор не въехала машина.

— Это за мной! — Ян, который очень увлеченно рассказывал про монастырские подвалы, в которых по слухам святые отцы держали винные погреба, перебил себя на полуслове, и радостно подорвался с турника, — это за мной!

Кира не успела даже попрощаться, как он подхватил рюкзак, уже на бегу едва махнул ей рукой и стремглав кинулся к машине.

Девочка машинально тоже подняла руку, но прощально махнула уже в спину, так, что Ян этого не увидел.

Машина действительно приехала за ним, девочка видела, как он по-хозяйски распахнул дверцу, слышала как оживленно заговорил с водителем. Ему ответил низкий мужской голос. Они вместе возились, убирая рюкзак на заднее сиденье. Мужчина что-то у Романова спрашивал, тот отвечал, оба смеялись. Потом дверца захлопнулась и машина уехала.

Кира осталась стоять у турников одна. И ей вдруг стало так тоскливо и одиноко на темной пустой спортивной площадке, что на глаза снова навернулись слезы.

Отец приехал за Кирой через двадцать минут после того, как домой забрали Яна. Но эти двадцать минут показались ей часом, а то и двумя. По-правде, она пыталась заплакать, но почему-то не получилось. А от этого становилось только тягостнее. Так что долгожданной машине Кира почти и не обрадовалась.

А отец даже не понял, что опоздал. Он приехал веселый, возбужденный. С глупой улыбкой и шутками. И на такого отца Кире смотреть было как-то стыдно и неприятно. Ее отец — импозантный, сумрачный и деловой никогда не вел себя глупо. Он зарабатывал деньги, создавал быт и опекал «своих девочек». Именно отец всегда оставался центом Кириной семьи, ее основой. И она не представляла и не могла себе представить жизни, в которой не было бы отца. А сегодня он был такой суетливый, непривычный. Смешной.

И Кира в неприятном, смущающем непонимании старалась не поднимать на него глаз.

Всю дорогу до дома она думала о том, что соврет матери об их позднем приходе. Потому что понимала, что соврать придется именно ей. Ей придется как-то извернуться, чтобы мама не поняла, что опоздал отец. А он — Кира это видела — даже и не думает о том, что будет дома.

К ужасу Киры мать встретила их в дверях:

— Вы почему так поздно? — сходу закричала она, — я только вошла! А дома никого нет! Я была уверена, что вы дома уже! Антон… — напустилась она на мужа.

Все слова, которые Кира так старательно продумывала и готовила в машине вдруг разом вылетели из ее головы. Вместе с той беззаботной улыбкой, которую она так отчаянно репетировала в лифте. И девочка беспомощно и неубедительно забормотала:

— Это мы с экскурсией… у нас такая экскурсия была, мне так понравилось, а потом мы с Яном, который Романов, который вундеркинд, мы с ним стояли и он рассказывал… — но ее никто не слушал. — … вернее мы в автобусе разговаривали. Мы сидели рядом… в автобусе…

Отец молча снимал ботинки.

Кира ясно понимала, что сейчас снова «будет». Мать тяжелым взглядом смотрела, как отец, не обращая на нее внимания, снял куртку, со вздохом облегчения стянул пиджак. Окатив прихожую незнакомым странным запахом.

— Ты опять… — с предгрозовой мрачностью констатировала мать, — опять, — и в голосе ее появились истерические нотки.

Кира сжалась.

— Ты совсем уже! — завизжала женщина, повысив голос до крика, — это ты ради бляди уже собственного ребенка бросаешь! Гад бесстыжий, — отец не обращая на нее внимания прошел на кухню, мать кинулась за ним, — ты хоть соображаешь что делаешь?

Кира отчаянно зажмурилась. И почувствовала себя виноватой в том, что не смогла правильно и вовремя соврать. Если бы у нее получилось…

А с кухни уже доносились крики и звяканье кастрюль.

— Ты вообще уже ничего не соображаешь, старый кобель! О собственном ребенке не заботишься!

— Ты заботиться замучилась! Дома жрать нечего! Весь день прошлялась, а…

— Я же к матери…

Кире снова захотелось заплакать, но она снова не смогла выдавить ни слезинки. Продолжала сидеть в прихожей на обувнице. Как была — в куртке и мокрых ботинках. Силилась заплакать и никак не могла. Глаза жгло сухим песком.

На кухне отец гремел кастрюлями:

— Накормят меня в собственном дома!? — кричал он тоже, только громче и злее. — Я сколько денег на эту гребаную жратву трачу, а ты ничего не делаешь!

И крики и плач матери:

— Терпенья нет… свою блядь… опять…

Крики доносились до Киры все невнятней и невнятней — так сильно гудел в ее ушах колокол: разведутся, разведутся…

— Ничерта не делаешь, только собой занята. О ребенке она заботится, ты дочь чем кормить собралась? Хоть в дом не заходи! Тут находиться противно. На все наплевала, все забросила. Скоро в грязи задохнешься! Не убираешься, не готовишь. Если бы не я, ты бы и забыла что у тебя дочь есть. Что ты за мать?!

— А что ты за отец? Только по блядям и шляешься! Раз в жизни надо было дочь из школы забрать, так ты ее бросил!

Кире отчаянно хотелось кинуться в комнату, встать между ними и закричать: «хватит, хватит, пожалуйста! Перестаньте!». И кричать, пока они не замолчат.

Но конечно она не смогла.

И уже не верилось, что час назад она жалела этого Яна Романова за то, что он сирота…

В то время, когда Кира уже сидела в своей комнате, Ян до дома только добрался. Всю дорогу от Балашихи до самой Москвы он неумолчно трещал, рассказывая про школу, про экскурсию и про Киру, с которой ему было очень весело.

Мезенцев по большей части только кивал и улыбался. Забирать мальчика из школы на машине было долго и хлопотно, но он не мог позволить тому одному ездить в электричке по ночам, когда темно. Так что душевное спокойствие ему стоило двух часов туда и двух обратно.

— Помыться, поесть и спать — на все про все у тебя час, — он легким подзатыльником затолкнул замешкавшегося мальчика в квартиру и захлопнул дверь.

Но в то время, как Мезенцеву хотелось видеть того молчаливым и спящим, Яну напротив желалось бурной деятельности. Ведь стояла суббота, завтра с утра не нужно ехать в школу, а значит и спать ложиться казалось вовсе необязательным.

— Нет, — он с беспечной уверенностью замотал головой. — Не хочу. А можно я возьму твой компьютер? Мне очень надо!

Если бы Ян хоть вполовину понимал все то, что прочел у Достоевского, то догадался бы, что именно это и называется «наглость наивности».

— Разумеется нет, — Мезенцев решительно покачал головой, — я же сказал: ванная, ужин, диван.

— Но ведь суббота! И вообще, — мальчик недовольно пожал плечами, — не буду я мыться. Я уже в среду мылся.

— А сегодня суббота. — Мезенцев хмыкнул. С появлением Яна никто бы уже не мог пожаловаться, что в этом доме жить скучно. Ян был забавен до слез в глазах. У Мезенцева вдруг появилось странное ощущение — жизнь наполнилась смыслом.