Сара Бергман - Съевшие яблоко

И мать металась по квартире, плакала, заламывала руки. Звонила бабушке и подругам.

Но дома она была спокойна.

А теперь так позорно разревелась в школе. Да еще из-за какой-то глупости, на которую не стоило даже обращать внимания.

Плакала она долго. Стоя у раковины и вдыхая удушливый запах хлорки, Кира изливала все свои горести.

И даже когда возвращалась в класс — с некрасиво опухшим носом и красными глазами — все еще продолжала всхлипывать.

У дверей кабинета математики тоскливо маялся Романов. Висел на подоконнике, заглядывал в приоткрытую дверь, изнывал, но не решался зайти.

Кира поджала губы и отвернулась. Она тоже стеснялась зайти в класс. А потому, чтобы не встречаться взглядом с мальчиком, встала у другого окна. До звонка оставалось всего несколько минут и Кира твердо вознамерилась переждать их тут. А потом гордо и непреклонно подняв подбородок войти, но не отвечать ни на какие вопросы и сочувствия не принимать.

Лицо мальчика приняло растерянное и вопросительное выражение:

— А ты что плакала? — он посмотрел с таким искренним огорчением, что Кира даже опешила.

Будто и не видел, как она убежала оконфузившись на уроке. И теперь расстроился за компанию, беспокойно заглядывая ей в лицо.

Кира с угрюмым недоумением буркнула:

— Сначала обижаешь людей, потом удивляешься.

— Я? А когда я тебя обидел? — мальчик растерянно сморгнул.

И так очевидно растерялся, что даже обижаться на него стало как-то глупо.

— Думай в другой раз, прежде чем говорить. — Только и сказала Кира, бросив на него тот строгий взгляд, какой иногда бросала Капитолина Елисеевна на провинившихся учеников.

Она неожиданно почувствовала себя совсем взрослой и даже забыла о том, как плакала минуту назад. Особенно когда Романов — сконфуженный и несчастный — послушно кивнул. Лицо его стало бледным, каким-то совсем детским, как у второклассника, и пристыженным. Будто никто никогда и не делал ему раньше замечаний.

Девочка с деланой неохотой сменила гнев на милость:

— Ну и что хорошего в том, чтобы быть таким умным? Всех обижать? Ты поэтому никому и не нравишься.

Ян смотрел на нее с неподдельным изумлением:

— Не нравлюсь? Я? — в голосе его зазвучали возмущенные нотки, — но я же самый умный, у меня одни пятерки по всем предметам!

Кира фыркнула и даже улыбнулась:

— Поэтому и не нравишься, кичишься своими оценками и всем в нос тыкаешь. — И почему-то совсем перестала дуться. В общем, не так уж сильно он ее и обидел. Девочка задумалась на минуту, а потом совсем другим миролюбивым тоном спросила, — у тебя друзья есть? Ну, — она неопределенно повела подбородком, — не здесь, не в школе.

Вопрос, казалось, поставил мальчика в тупик. Он задумался, не зная как ответить, а потом протянул:

— У меня была сестра. — Еще подумал, а потом тяжело по-детски вздохнул, — только она умерла.

И в этой своей искренней доверительности он показался девочке совсем не злым, а славным и симпатичным У него ведь тоже не все всегда было хорошо. У него умерла сестра и не было друзей.

Кира почти неожиданно для себя самой вздохнула:

— И у меня тоже друзей нет.

Мальчик уставился на нее во все глаза:

— Правда? А я думал ты со всеми дружишь.

Девочка хмыкнула и покачала головой:

— Я просто не ругаюсь ни с кем. Я неконфликтная, — ввернула она мамино слово. Замолчала, а потом вдруг горестно созналась, — у меня дома родители ругаются.

Ей почему-то очень захотелось это сказать. Так сильно, будто если она ни с кем не поговорит, то внутри что-то взорвется или лопнет.

А Романову — чувствовала она — можно такое сказать. Он никому не расскажет.

И ей стало легче. Хотя еще два дня назад Ян Романов был последним человеком, с которым Кира могла бы подружиться.

В мерном течении будней ничего существенного до конца ноября не произошло. Удивительно, но так круто изменившийся быт Мезенцева как-то очень быстро стал привычным.

Ян прижился. Стал частью жизни и дома. Теперь войдя в квартиру уже нельзя было сказать: здесь живет молодой холостяк, чистоплотный и аккуратный. Теперь, едва раскрыв дверь, любой входящий сказал бы: тут несомненно живет ребенок.

Вместе с мальчиком в доме поселился неистребимый, но в чем-то очень трогательный кавардак. Всюду валялись его вещи: кеды, школьные рубашки, тетрадки, учебники и пустые чашки. Мезенцев с беспорядком боролся вяло, без огонька, только по инерции расставляя все по местам. В душе ему даже нравилось то, как теперь выглядит квартира. Она стала живой — уютной. Будто в ней жила семья.

Яну же брать вещи и никогда не класть их на место, казалось, приносило какое-то странное самодостаточное удовольствие. Сути которого Мезенцев долго не мог постичь, прежде чем как-то раз не вспомнил сухую бездушную квартиру профессора. Мир-правильно-расставленных-вещей. В котором ребенку не могло быть комфортно.

Сам Ян к новому местожительству привыкал долго, но приятно. Каждый день воспринимая как сюрприз и нежданный подарок. Он бегал из комнаты в комнату, все хватал, везде лазил, валялся на кровати Мезенцева и оставлял огрызки на его тумбочке. Разбрасывал кругом раскрытые и перевернутые книги. Все ему было важно, все интересно.

Он много читал. За едой, в ванной, в постели. И хватался за все подряд, даже за откровенно скучные и неинтересные книги, вроде юридических справочников или сборников разъяснений ВАС.

До того Мезенцев считал, что современные дети уже давно не ходят в библиотеки. Его мать постоянно покупала книги для подростков, пытаясь приучить Никиту к чтению, отчего брать их в руки становилось как-то не интересно. У Яна же были горы библиотечных томов, которые он беспрестанно приносил и уносил.

И все прочитанное запоминал почти дословно. Зачастую даже не до конца понимая сути. И цитировал к месту и не к месту, иногда смеша, иногда донимая своими комментариями. Как-то вечером подошел к Мезенцеву с вопросом, бережно прижимая к груди Джойсовского «Улисса». Тот поперхнулся и, промямлив что-то невразумительное, книгу отнял. По счастью, Ян, несмотря на уверения в обратном, ничего не успел понять по части авторских метафор.

Удивительно, но даже при такой книжности Ян оставался мальчиком живым и веселым. Первое что слышал Мезенцев по утрам, еще даже до сработавшего будильника — его звонкий голос. И в отсутствие его уже начинал чувствовать себя неуютно, будто из дома пропало нечто важное и квартира странно пуста.

Хотя нельзя не признать и того, что перемены произошедшие в жизни Мезенцева перевернули быт с ног на голову. Он больше не мог позволить себе засидеться до полуночи на работе или проспать до десяти. С утра нужно было вскочить ни свет ни заря, чтобы отвезти Яна на электричку. Вечером его нужно было забрать с занятий, покормить и затолкать в ванную, выслушать его трескотню об уроках и в ответ бездумно покивать. Сутки пролетали так быстро, что падая в кровать, Мезенцев каждый раз удивлялся куда пропал целый прожитый день. А личная жизнь пропала напрочь.