Сара Бергман - Съевшие яблоко

Кроме криков родителей за стеной.

«У меня родители ругаются», — написала она и, не замешкавшись, отправила сообщение.

— Сука! Истеричка! Да кому ты нужна, убогая?

— Мразь, ублюдок, сволочь! Ты мне всю жизнь угробил! Она тебя тоже бросит! Высосет все деньги и дальше блядовать побежит! Старый идиот, да ей же только бабки твои нужны, тачка, квартира! Прошмандовка деревенская!

— Да вы же сдохнете без меня! Дура! Глупая курица!

— Ненавижу! Ты мне всю жизнь изуродовал! Ах ты подонок, сволочь!

И почти сразу ей ответили: «У меня тоже Денис Матвеевич всегда с Лизой ругался».

Кира не знала, кто такой Денис Матвеевич, и не знала, кто такая Лиза. Но ей на мгновение стало легче. Когда такое случается в твоей семье — кажется, что это навсегда. Когда знаешь, что так было и у кого-то другого, понимаешь, что все пройдет. А значит, это пройдет и у нее.

«Пойди в ванную — ты оттуда не будешь слышать», — посоветовало следующее умудренное опытом сообщение.

Кира всхлипнула и поняла, что так и нужно сделать.

— Сука, истеричка, я тебя в дурдоме запру!

— Подонок! Чтоб ты сдох, чертов подонок!

Кира плотно закрыла за собой дверь ванной, заперла. Крики, окружавшие ее плотным кольцом стали доноситься, как сквозь вату.

По-прежнему звонко звучали только гудки телефонных сообщений:

«Воду включи, я всегда так делал. Она шумит — и ничего не слышно».

Струя, забившая по белому дну ванны, разлеталась мелкими брызгами, шумела и била по ушам. Зажурчал поток, уходящий в слив. Заглушая и перебивая речь, доносящуюся из квартиры.

— …ко

— … раз…

— по…

— нена…

«А еще не выходи, пока они не перестанут».

«И кушать не ходи. А то тебя тоже ругать станут».

«Не выходи пока кто-нибудь не уйдет из дома».

Кира не выдержала и разревелась.

— Платит-то сколько? — Еж сноровисто выкладывал из пакетов колбасу, сыр, пиво — в общем всю ту закуску, которую обычно приносят на ночные рабочие посиделки дома у коллеги.

Мезенцев достал ту самую невероятно дорогую бутылку коньяка.

— Четыреста.

Не бог весть какая сумма для московского-то адвоката. Но у Мезенцева это был первый такой клиент. Причем свой собственный, в обход конторы.

Потому и пили и обсуждали, так сказать, на нейтральной территории.

— Ну что, тоже деньги, — тактично, но без видимого восторга сообщил Еж. Для него это был практически месячный заработок или во всяком случае сумма не так уж сильно его превышающая.

Поэтому не так стыдно было, что закуску всегда притаскивал именно Кондратьев.

— Клиентов бы тебе побольше, — хмыкнул тот. — База нужна.

— А где ее взять? — скептически скривился Мезенцев, — мне и этот-то достался чудом. — В самом деле, клиент вышел случайный, через знакомых-знакомых, просто повезло, — да и где я столько времени возьму? И так дома уже не бываю.

— А дело, Мальчик-с-бородой, не в том сколько, а в том каких, — менторским тоном пробурчал Кондратьев, зажевывая колбасный хвостик, — нужны тебе, друг мой, время и удача.

Мезенцев рассмеялся, а Еж загадочно хмыкнул:

— Зря смеешься, Мальчик-с-бородой: будет день — будет пища. — И, глянув на бутылку, скомандовал, — наливай.

Тот согласно кивнул и принялся выкручивать пробку. Она с тугим богатым хлопком выскользнула из горлышка и в воздухе повис едва уловимый терпкий аромат. Голова закружилась от осознания стоимости потребляемого.

— А ну-ка дай сюда, — протянул руку Еж, выхватил бутылку и безо всякого политеса нюхнул горлышко: прислушался к ощущениям, довольно крякнул, — пор-ро-ода, пища богов, — протянул он. И принялся разливать невероятный коньяк по кофейным кружкам.

— А что за дело-то? — бросил он, когда уже отставил бутылку и приготовился пригубить.

— Да так, — Мезенцев неопределенно пожал плечами, и повинуясь Кондратьевскому «ну, за первый человеческий заработок», чокнулся и отпил.

Коньяк как коньяк. Мезенцев ничего особенного не различил. И привычно закусил куском колбасы, продолжая говорить с жестким ломтиком во рту:

— Дело как дело. Деньги брать стыдно.

— А что так? — Еж «напиток богов» оценил по-другому: отпил медленно, смакуя. Покрутил в руках кружку с видами Воронежа, хмыкнул и потянулся за лимоном.

Мезенцев раскрыл было рот, но с мысли его сбила просунувшаяся в дверь встрепанная макушка:

— Я в коридор выйду, ладно? — Янка заглянул в кухню.

Пили там, прикрыв за собой дверь. Не подавая плохих примеров медленно-подрастающему поколению.

— Да, иди, — не подумав, кивнул Мезенцев и вернулся насущному, — обычное дело. Дурак строительством каким-то занимается. Да я толком не разбираюсь, то ли покраска, то ли штукатурка. В общем как всегда — генподрядчик деньги у заказчика взял, двадцать субчиков нанял. Аванс заплатил хорошо, первую процентовку закрыл. А вторую уже нет. И денег не платил. Эти дураки, нет чтобы сразу свернуться, контракт закрыли. На завтраках. А когда, собственно, хватились, там уже — пфф, — издал Мезенцев губами презрительный свист-плевок, — ни денег, ни активов. Идите, судитесь. Говорю ж, лох. Деньги брать стыдно.

И снова потянулся разливать коньяк.

А Янка, воспользовавшись неосторожным разрешением, выскочил в коридор. Где у него были очень-очень важные дела.

Дети сидели в коридоре на холодном подоконнике и обсуждали свои детские секреты, которые никак нельзя раскрывать взрослым.

Кира зябко куталась в легкую не по погоде куртку, сжимала и разжимала заледеневшие на холоде пальцы и смотрела в пол. Выглядела она несчастной, потерянной и понурой.

— Я в электричке замерзла, — потерла Кира ладошки, будто оправдывалась.

Мальчик замялся и неуверенно спросил:

— А дома ругаться не будут?

— Не знаю, — буркнула она, не поднимая глаз.

Ян заерзал. Короткий жизненный опыт еще не подсказывал ему как себя вести. Кира была такая расстроенная. И мальчик конфузился и мялся, пытаясь придумать что сказать.

— Ты не волнуйся, — неловко посоветовал он, ковыряя пальцем скол на откосе, — я Никиту попрошу — и мы тебя до станции довезем. И на электричку посадим. Никита хороший, он даже может тебя сам отвезет. На машине.

Кира нехотя кивнула, хотя ей было все равно довезут ее до станции или до дома. Ведь отцовская машина с резным оберегом на стекле и привычным уютным запахом кожи и одеколона за ней точно не приедет. А остальное все равно.

В Москву она приехала одна, никому ничего не сказав. На станции, на перроне, входя в вагон у Киры сжималось сердце — она ждала, что вот-вот позвонит мама, а потом папа. И оба они испугаются и будут спрашивать где она и почему не пришла из школы. Будут волноваться, переживать. И ругать ее.

Но она села в электричку, доехала до Москвы. А никто так и не позвонил. И ей захотелось плакать.