Сара Бергман - Съевшие яблоко

Кира не пошла к бабушке — папиной маме и не поехала к тете Оле, которая тоже жила в Москве. Они бы не поняли ее и стали ругаться, сами названивать родителям. И Кира не смогла бы объяснить почему именно не нужно этого делать. Вместо них, девочка позвонила однокласснику Романову — ведь он сирота, он поймет.

— Они не заметили даже, — не хотела, но всхлипнула Кира.

Мальчик протянул:

— Никита бы заметил.

В спины холодно дуло из щели под окном. Ян упирался в пол носками кед и чертил замысловатые узоры на грязной плитке.

— Твой дядя о тебе больше заботится, чем обо мне родители, — полным обиды и горечи голосом протянула Кира. В глубине души она не верила, что так оно и есть, но сейчас ей мстительно хотелось думать, что это правда.

Мальчику не хватило такта и понимания промолчать, он кивнул и категорично объяснил:

— Это потому, что я ему не родной.

Кира, до того полностью поглощенная своими переживаниями, впервые удивленно к нему обернулась:

— Не родной?

Все считали, что Ян живет у дяди. А он оказывается такой — усыновленный. Девочка, не замечая того, уставилась на одноклассника с настойчивым любопытством. Ей еще не приходилось видеть детей, которые живут не со своими родными, которых взяли. И в этом факте было что-то странное, неестественное. Казенное. Будто его передали, как вещь или чемодан.

— Правда, — Ян беззастенчиво и даже гордо кивнул. — Он меня просто так взял, потому что захотел. — И уверенно добавил, — потому что я особенный. — И сделал парадоксальный вывод, — не родных, тех которых берут — больше любят. Ведь свои они разные бывают — а вдруг не понравятся. А когда берут, то выбирают — и берут особенных.

Кира хотела возразить, но не нашлась. По его логике получалось, что возможно это она — Кира — какая-то не такая, не совсем такая, какой хотели бы видеть ее родители. А вслед за этим пришла и другая, очень странная и неприятная мысль. А что если дело в ней? Что если это она разочаровала отца и теперь он уходит как раз из-за нее, из-за Киры, которая оказалась не такой, какую дочку папа хотел бы иметь? И поэтому он не хочет больше их семью?

А вот Яна наверняка взяли потому что он и в самом деле особенный. Кира никогда не видела никого, такого же умного, как Романов.

— А ты их любишь? — неожиданно спросил мальчик и робко заглянул девочке в глаза.

На мгновение Кире захотелось выкрикнуть: «ненавижу их, они про меня совсем не думают». Но, так ничего и не сказав, она сникла.

Ян помолчал, подумал, а потом, как-то очень тяжело вздохнув, протянул:

— Я Лизу тоже очень люблю.

Каждый погрузился в свои мысли и в коридоре повисла тишина.

— Ну и чего тебя не устраивает? — продолжалось застолье в квартире.

Кондратьев уже убрал коньяк. Его выпили буквально по паре глотков. Странно, но Еж никогда бы не стал напиваться в той квартире, где были дети.

— Да то, что лох он. Деньги брать стыдно, — горячился Мезенцев.

— Ну а чего стыдно? — рассудительно хмыкнул Кондратьев, глядя на Мезенцева краем глаза. Внимательно и немного насмешливо. — Ты его предупредил?

— А-то, — досадливо отмахнулся тот, — что выиграю сказал, что исполнительный получит. Только вот ясно же, что может его в сортире приклеить. Нету там денег, не-ту. И не будет. Только на суд потратится.

— Ну а он что? — Еж хмыкнул — он бы, конечно, не стал предупреждать. Кондратьев всегда считал, что лохи сами должны расплачиваться за собственную дурь и учиться на своих ошибках.

— Да что он?! Дурак восторженный. Смотрит на меня преданно: «давайте попробуем, давайте попробуем».

Ген директор ООО «Маячок» был прекрасен в своей неизбывной простоте. Он смотрел на адвоката с восторгом первоклассника перед Дедом Морозом и мыслил категориями «по-человечески» и «ну я ж по-честному». Махал лопатообразными руками с закатанными чуть не до подмышек рукавами и сидел на собственном вполне приличном, но сильно мятом пиджаке. Категории «балансовое имущество», «основные средства», «исполнительный лист» туго доходили до его сознания. Зато через край било желание «рассудить, значит, по-справедливому», в чем адвокату отводилась ключевая роль.

— Ты мне скажи, как он простота деревенская с такой наивностью бабки зарабатывает? — вопрос был риторический и ответа не требовал.

Вместо ответа отхлебнули по пиву и потянулись за закуской.

— Не кипишись, Мальчик-с-бородой, — Еж снисходительно усмехнулся, — дураки, на практике, лучше платят.

В том, что клиент заплатит у Мезенцева и у самого сомнений не было, и это было самым неприятным. Он наперед знал, как сложится процесс: ответчики в суд не явятся, скучающий судья без вопросов удовлетворит иск. А Мезенцев, мучительно краснея, что не скроешь никакой бородой, будет брать гонорар. Потому что денег по этому исполнительному листу его клиент в подлунном мире не получит никогда.

Это понимал и Еж, так что спор их выливался в чисто этический момент: а не стыдно ли брать такие деньги? И Мезенцеву очень хотелось чтобы ему доказали, что не стыдно. Потому что дополнительные финансы сейчас очень бы не помешали.

Кондратьев будто услышал эти мысли:

— Ладно, не дури. Нечего благотворительность разводить, а то так всю жизнь и будешь с голой жопой носиться. Давай-ка лучше выпьем за детей, — и поднял пивную бутылку.

— Погоди-ка, а чего-это он в подъезде забыл? — вдруг спохватился Мезенцев.

Когда он распахнул дверь в коридор в лицо пахнуло сквозняком. Но по счастью ребят он увидел сразу же. Они мирно сидели на подоконнике, вместе с девочкой-одноклассницей, которую Мезенцев смутно помнил, не раз видя в школьном дворе.

При виде самого Мезенцева дети мгновенно притихли, будто таили страшные секреты, и уставились четырьмя настороженными глазами.

— Вы чего тут толчетесь? — для порядка тот строго сдвинул брови. Девочка еще больше смешалась. Но молодой человек не собирался ругаться, — Ян, тебя воспитывали волки? Раз к тебе пришли гости — проводи свою барышню в квартиру.

Никогда еще тому не приходилось приводить домой гостей — это отлично понимал и сам Мезенцев. Какие могли быть гости в доме, где сам-то Ян был не к месту. К тому же у него были проблемы с общением, это бросалось в глаза с первого взгляда. Ян никогда даже не упоминал о том, чтобы разговаривал с кем-то из сверстников.

И потому появление этой девочки Мезенцева обрадовало. И наполнило глуповатой, но трогательной гордостью. Значит Янка рос — социализировался. К тому же, это была отличная возможность показать, как себя ведут воспитанные люди. Так, как ему самому с детства вдалбливала мать — оставить человека за порогом верх невоспитанности, непростительный проступок.

А девочка была милая, скромная, застенчивая. Она забавно смущалась, даже покраснела.