Сара Бергман - Съевшие яблоко

— Здравствуйте, Никита Олегович, — не поднимая глаз, промямлила она, но потом бросила на него короткий, странно-любопытный взгляд.

Нос у нее был красный и опухший, как-будто она перед этим долго плакала и беспрестанно его терла.

— Здравствуй, — доброжелательно кивнул молодой человек, пропуская детей в квартиру. Янка влетел пулей, гордый и счастливый. Девочка вошла медленно и неуверенно, будто не зная правильно ли поступает.

Мезенцев за ее спиной подал знак глазами. И Ян, как ни удивительно, понял: развил тараканью активность, взял у девочки куртку, повесил на крючок, пристроил на обувницу ее рюкзак и достал серые мохнатые «гостевые» тапки.

Мезенцев потеплел от гордости.

Когда он вернулся в кухню, Кондратьев с усмешкой дорезал палку колбасы. С удовольствием сунул в рот оставшийся жирный сморщенный хвостик и промычал:

— Завидный ты… — со смаком облизал лоснящиеся от жира пальцы, — …родитель.

Мезенцев бросил взгляд на пивные бутылки и початые стаканы и прикрыл дверь.

— Все-то ты разрешаешь. Гляди, завтра приведет, скажет — «папа, я женюсь». Че делать будешь? — Кондратьев хохотнул. — Мой вон, Маринка говорит, уже с девкой гуляет. От матери прячет. Растут, — протянул он — не то с грустью, не то с затаенным страхом, — вчера в подъезде навстречу спускался, не узнал — мужик совсем.

Мезенцев беззаботно рассмеялся:

— Брось, этот еще маленький. — Над Кондратьевскими заботами смеялось легко и радостно. Они были так далеки и непостижимы, что казались несущественными. Будто дети не вырастают никогда.

Еж несогласно покачал головой и присвистнул:

— А ты думаешь за мелкими следить не надо. Тю, старик, еще сильнее надо. Дети, они такие дети. На секунду моргнешь, повернешься — не узнаешь, — и поднял почти допитую бутылку, — ладно, Никита Олегович, допиваем и харе.

После чего уже только сытно ели, вяло скучающе перелистывая мятые, пропахшие табачищем и сильно мятые документы про делу.

Кондратьев был прав — нужны были деньги. Вместе с Яном появилась куча новых трат, которые Мезенцев поначалу никак не мог предусмотреть. Неожиданных, но необходимых. Сейчас нужно было хвататься за любого клиента, пусть даже самого невыгодного. Кондратьев, скептически хмыкнув, с ним согласился, после чего захлопнул папку и засобирался домой.

Дети все это время сидели тише воды, ниже травы. Не играли на компьютере. Не шумели, не смеялись, не мешали взрослым. А вместо этого бесшумно сидели на диване, смотрели в пол и молчали. И было в этом что-то неправильное.

— Кира, — как-то и сам уже напряженно спросил Мезенцев, войдя в зал, — уже восемь часов. Давай мы отвезем тебя на электричку — родители волнуются.

Девочка подняла на него глаза и медленно угнетенно кивнула.

Родители Кире так и не позвонили. Да, в любой другой день она могла заиграться с девочками. Они могли пойти в кафе или кино, или просто бегать в парке с Эльзой — двухлетней глупой и веселой лабрадоркой их старосты. Но в таких случаях Кира всегда звонила сама, и ей перезванивала мама.

А сегодня никто не хватился. Хотя все это время девочка сжимала и крутила в руках телефон.

— Ну тогда одевайтесь, я такси вызову.

Кира даже не могла сказать хочет ли ехать домой и часть ее рвалась к маме, а другая совсем не хотела видеть родителей. И даже боялась этого.

Поэтому выходила в коридор она вяло, не торопясь и не поднимая головы.

— Шарф повяжи.

На долю секунды Кире показалось, что слова обращены к ней. Раньше мама всегда говорила ей нечто подобное, когда девочка собиралась в школу.

А сейчас так сказали не ей, а Яну Романову. Который тут же набычился и принялся препираться и что-то доказывать.

Кира отвернулась и со слезами на глазах туго повязала на себе шарф без подсказки.

Ей сейчас хотелось, чтобы папа сейчас сунул ей перчатки. Чтобы шутил запирая квартиру. Даже хотелось, чтобы ей как маленькой натянули на голову капюшон — глупо и смешно, прямо поверх шапки.

Но все это было у Яна Романова. А не у нее. Ее просто провожали на электричку, потому что так надо, так положено.

И каким бы хорошим не был новый отец Яна Романова, ей он был чужой. Не свой.

До станции ее довезли на такси. Всю дорогу Ян вис на спинке переднего сиденья, не замолкая ни на минуту, болтая со своим отцом. Кире же было тоскливо. Даже тоскливей, чем днем, когда она села в эту электричку и поехала в Москву. Тогда она была уверена, что родители хватятся, позвонят. И до сих пор по-настоящему не могла поверить, что этого не случилось.

Уже сидя в вагоне девочка смотрела на две провожающие ее с перрона фигуры: очень большую и маленькую. Наверное, Романов в самом деле был особенным, раз его так любили. А о ней — Кире — теперь никто и не помнил.

И по щекам ее потекли горячие соленые слезы.

Дома она сразу поняла, почему никто не позвонил.

Отца снова не было, а мама с ненавистью сжимала трубку домашнего телефона и истерично кричала:

— А я все равно жена, слышишь?! Жена! — визжала она, даже не заметив, как открылась дверь и на пороге застыла Кира, — а ты блядь! Проблядь подзаборная!

Девочка потрясенно замерла в дверях, во рту ее разливалась горечь и кислота.

Та женщина вошла в ее жизнь из абстракции превратившись в реального человека. У которого есть голос в трубке.

Этой ночью Кира долго не могла уснуть. Лежа под одеялом и проникаясь липкой грязью того, что доносилось до нее через стену.

— … я же ездила на ту квартиру, — мать злилась. Злилась и жаловалась подруге. То принималась плакать, то снова злилась. — Он что, думает у меня ключей нет? Я не додумаюсь? Думал, что я совсем идиотка?

Кира лежала, глядя в темноту.

— Да я сразу туда поехала, когда он ночевать не явился. Господи, я не понимаю, как я не видела?! Как можно было столько лет с таким подонком…

На стене прорисовывался рисунок обоев. Белел квадрат освещенного уличным фонарем окна.

— Столько лет эту квартиру строили, в такие долги влезли. Он же мне что пел — что переедем, второго ребенка заведем. То есть он мне вот это… в глаза… а сам уже туда свою блядь…

Вязкая тишина спальни звенела в ушах. Когда Кира была маленькая, она боялась тишины и верила, что из-под кровати вылезет монстр. И тогда приходил папа — приходил и утешал.

— …я в эту долбаную квартиру цвет стен выбирала, понимаешь? Занавески выбирала, я сама откосы красила! А теперь, в этой квартире…

— …да ничего в ней нет! Койка там есть! Койка, понимаешь?! Ничего — пустые стены и кровать посредине!

Отец ночевать не пришел.

— Здорово, орел! — встопорщенный больше обычного Кондратьев распахнул дверь, впуская гостей в свою квартиру, и залихвацки протянул мальчишке руку.

— Привет! — Ян с такой же удалью скопировал жест и шлепнул ладошкой по руке мужчины. После чего беззастенчиво влетел в квартиру.