Сара Бергман - Съевшие яблоко

Следом ввалился Мезенцев, прижимая к себе груду разъезжающихся папок.

— Привет, — вместо рукопожатия неловко сплел с рукой приятеля пальцы и тут же свалил папки на обувницу. — Ничего не трогай, ты не дома! — гаркнул он уже в спину мальчишке — тот давно скинул ботинки и забежал в комнату.

Еж только хохотнул, туда же вдогонку крикнув:

— Трогай, трогай!

Мезенцев коленом поправил разъезжающиеся папки и принялся расстегивать куртку. В отличие от Янки, он вполне осознавал, что Кондратьев не любит гостей, и потому чувствовал себя скованно.

За пять лет, что они приятельствовали Мезенцев был здесь всего дважды, по делам фирмы, заскакивая буквально на секунду. И, несмотря на то, что с виду Кондратьев казался радушным хозяином, остро чувствовалось — гости его стесняют.

Сегодня же Мезенцеву пришлось не просто прийти, но и притащить с собой одиннадцатилетнего непоседливого и шумного ребенка. Нельзя же было оставить его на несколько часов в машине.

Впрочем, по Кондратьеву нельзя было сказать, что он чем-то недоволен.

— Ух ты! — восторженно выдохнул в комнате детский голос и тут же последовал вопрос, — это твои книжки?

— Нравится? — Еж довольно хохотнул и, войдя вслед за ним, хлопнул мальчика по плечу. Папки Мезенцеву снова пришлось тащить одному.

Он знал, что так поразило Яна — книжные шкафы. Бесконечные стеллажи от пола до потолка занимающие три стены из четырех возможных.

Квартира эта как-то парадоксально не сочеталась с тем Ежом, которого знали и любили-не любили в конторе. Можно было ожидать, что все здесь завалено пивными бутылками, коробками из-под пиццы и грязной одеждой. А из «литературы» одни порножурналы.

Но нет, квартира Кондратьева походила на дом филолога-интеллигента. Книги-книги-книги, картины. И пианино в углу.

Так что Мезенцев чувствовал себя не в своей тарелке, остро ощущая некую сакральную ценность жилища Ежа, и чувствуя, что вторгается в самое личное.

Ян таких тонкостей еще не понимал.

Мальчик восторженно хватал книги, перебирал бесконечные ряды, от восторга и алчного вожделения приоткрыв рот. Глаза его «горели неугасимым огнем».

— Нравится? — Еж отчего-то выглядел очень довольным и такое самоуправство даже поощрял, чего никак не мог одобрить Мезенцев. — Вон ту еще полку глянь, — советовал он время от времени, — интересно? — и заговорщицки подмигнул, — у меня в той комнате еще есть. Иди посмотри! — проследил, как пацан скрылся в спальне и вполголоса добавил, — во-во вали, дай взрослым дядькам поработать. — Крякнув, подтянул пузырящиеся на коленях шаровары и уселся у рабочего стола.

Мезенцев тоже глянул на дверь, на всякий случай уточнил:

— Он у тебя там порнуху не найдет?

Кондратьев глумливо хмыкнул:

— Ну и найдет — ничего не случится. Одиннадцать лет мужику — пора приобщаться. — И тут же примирительно пожал плечами, — да не найдет он ничего. Садись, — и кивнув на папки спросил, — чего припер?

Мезенцев тоже с облегчением свалился в кресло — мебель у Кондратьева была удивительно удобной. Мягкой, глубокой и комфортной. Эти кресла были прямо созданы для того, чтобы проводить в них часы с хорошие книгой. Не квартира, а библиотека.

— Дела Степаненковские.

— Че так? — Еж нацепил на нос очки, приоткрыл первое дело, без интереса принялся листать.

— Он завтра в Питер едет, — Мезенцев оправдывался, будто это не Леонид Константинович, а он сам свалил в командировку, не удосужившись предупредить. — Просил подменить. Говорит, в Верховный переходит…

— Пиздит. — Кондратьев злорадно ухмыльнулся. С отвращением захлопнул папку и развалился в кресле, облокотившись о спинку, — а чего мне-то припер? — он кивнул на заваленный стол, — мог бы и сам взять. Для карьеры полезно.

Для карьеры и в самом деле было полезно. Связи, контакты, клиенты. Гонорары такие, какие раньше и не снились. Но было бы крайне наивно рассчитывать, что Степаненко отдаст дела вчерашнему практиканту, а не старому товарищу.

Мезенцев хмыкнул:

— Отдаст он их мне, как же.

Еж посмотрел на приятеля и скривился:

— Козел наш Евгений Константинович.

— В смысле? — слегка даже опешил Мезенцев. Степаненко был в конторе крут как никто. У него была обширнейшая клиентская база, он консультировал холдинги, вел большие процессы, а в самой конторе появлялся раз в полгода — брезговал.

— Козел и мудак, — подтвердил свою мысль Кондратьев, лениво и презрительно.

— Так ты что, не возьмешь? — удивился было Мезенцев. На что Еж раздражённо крякнул:

— Да возьму, куда я денусь. А вообще, — но тут же развеселился, — прокатить бы нашего понтовитого друга, а? — и он весело хлопнул ладонями по подлокотникам, так позабавила его собственная шутка, — ты представь, привалит он со своего Питера, а тут…

Но тут развеселые мечты Кондратьева прервал вихрем вылетевший комнаты Ян:

— Еж, можно я возьму? — мальчишка беспардонно повис сади на спинке Кондратьевского кресла. Мезенцев хотел было его одернуть, но Ежа такое поведение будто даже радовало, он охотно обернулся, глядя на том, который мальчик совал ему под нос, — пожа-алуйста. Я не попорчу, зуб даю.

— Даешь? — Еж с деланой заинтересованностью сузил глаза, внимательно присматриваясь к мальчику, — который?

Кондратьев обладал каким-то странным даром ладить с детьми. Одновременно он давал Мезенцеву слишком серьёзные советы, относясь ко всему что касается ребятни, как-то уж чересчур беспокойно, будто даже боялся этого явления — дети. Но стоило только в его компанию попасть какому-нибудь ребенку, тому же Яну, и Кондратьев мгновенно превращался в такого же одиннадцатилетнего пацана, до того естественно перенимая и повадки, и манеру поведения, что дети не чувствовали ни тени наигранности и мгновенно начинали к нему тянуться. Ян буквально вис у Кондратьева на шее. У Мезенцева так не получалось. Он был младше Кондратьева, но при этом для ребенка мог быть только «взрослым» и никогда сверстником. А Кондратьев мог.

В итоге Еж пробалагурил с мальчиком еще с час, так будто Мезенцева там вовсе не было. Напоследок дал ему ту книгу, которую тот просил — что-то из поэзии то ли восемнадцатого-то ли девятнадцатого века, и еще кучу других. Так что Мезенцев опять выходил из квартиры со стопкой в руках.

Ясно было одно — так влезть в душу к ребенку, как это мог сделать Кондратьев, у Мезенцева бы не получилось никогда, даже получи он миллион советов.

Наступила зима, на улице похолодало, и Ян вдруг стал каким-то нервным и шуганым. Все время о чем-то не по-детски задумывался, морща лоб. А на расспросы не отвечал, бросая на Мезенцева необъяснимо-настороженный и в тоже время просящий взгляд.