Наталья Горбаневская - Города и дороги. Избранные стихотворения 1956-2011

Станция метро
какого-то святого,
имени чьего
не вычесть, ни прочесть.
Утро – как ситро
до дна загазирова-
но – но ничего,
была бы только честь.

Синее море,
белый пароход.
Белое горе,
последний поход.

Ты не плачь, Маруся,
приезжай в Париж,
«поэтами воспетый
от погребов до крыш».

Хруст. Это хворосту воз
из лесу медленно в гору.
Значит: «Постой, паровоз».
Значит: груженому фору.

Груз. Это гравий хрустит
на тормознувшей платформе.
Стрелочник ждет, анархист,
с бомбою при семафоре.

Ни драмы, ни трагедии,
билет в руке зажми.
Уедете, приедете
и будете людьми.

Но за столом обеденным
пустой зияет стул.
На паперти в Обыденном
патруль ли, караул…

Я тебя усыновила,
ты меня удочерил,
мои синие чернила
расписал по мостовым,

мои чуждые реченья
набережными вдыхал,
веемое вдохновенье,
приставаемый причал.

Чаемый, нечаянный,
обопри гранит
о стишок случайный мой,
жар моих ланит.

От версты до версты
прохожу по вселенной
и столбам верстовым пришиваю хвосты
красоты необыкновенной.

«Это ты?» – Это я, но и ты
в моей памяти самозабвенной
уползаешь в кусты
с перерезанной веной.

«Это я?» – Это ты, но и я,
извлекая из небытия
и вставляя в дырявую память
облик твой, но не чтобы поправить,
а – понять, прихватив за края,
и – помять, распрямить и расплавить.

С новым веком, с новым ветром
над сто первым километром,
с несбивающимся метром
скорбного листа.
Раз-два-три-четыре-пять,
вышел зайчик, и опять
норовит его распять
волк из-под куста.

Дети ли
лейтенанта Шмидта,
внуки ли
капитана Гранта
не заметили,
что ошибка,
что наука их
проиграла,

что стоят в болоте
их локомотивы,
ржавы и червивы,
как лохмотья плоти.
Что же вы поете
всё те же мотивы?
Расшумелись ивы
где-то на отлете.

В болоте колеса,
червивы и ржавы,
шестеренки державы,
полетевшей с откоса.
Та держава, держава,
что за горло нас держала,
да не додержала.

Ни с кого нету спроса,
ни с кого и ответа.

Где не протоптано, не меряно
пехотою, ни пешеходом,
там в облаках перед народом
Евридиопа и Гомерика

ведут космические войны,
проводят звездные баталии.
Космопилоты «Алиталии»,
дантеобразны и спокойны,

космополиты с римским профилем,
гашетку выжмут до упора,
и от диаспоры – лишь спора.
Что проиграли мы, что про́пили,

что выиграли, что нажи́ли
путем нажима или натиска,
что зачеркнули насмерть, начисто,
а что – что в капсулу вложили?

Паровоз, пароход, не электро-,
тень запрошлого века, а спектра —
той же древности, что Электра
(братня честь и мачехе месть).
А за ним – привидение-конка,
а под нами – тюремная шконка,
но все тот же ворованный воздух
в горле есть, и пурге не заместь.

Как она, чужою строфою
впредь и вспять ворота открою,
но не по чужому покрою,
значит, тоже как Анна, как она.
И пускай отражением в луже
(на себя я гляжу как вчуже),
но и эти ворованные строфы
переполнили меня дополна.

Через порог – не прощаться,
на перепутье – не повстречаться,
вот оно, счастье,
чаять не больше, чем чайная чашка.

Семь лет по углам просидели,
отощали и поседели,
не разбойничали, чаевничали,
Петровны, Петровичи ли…

Через порог – руки́ не протяни.
На перепутье – только прах отряхни
проселков и просек.
В углу, в полумраке, в тени
только выдохни прах и вдохни.
Не пылит дорога и есть не просит.

Помнишь Чистые пруды
и гуляния ночные
тридцать пять лет назад?
Наши скудные пиры,
хоть и чуточку чумные?
Не отнять райский сад.