Наталья Горбаневская - Города и дороги. Избранные стихотворения 1956-2011

Чтоб оттаять и согреть
хлад, разлившийся по телу.
Чтобы к милому пределу
ближе было умереть.

Выходите-ка, гости, на мостик,
разъезжайтесь по всем городам.
Когда вырастут рожки и хвостик,
поздно будет приветствовать дам.

Когда спину и грудь зашерстит,
защекочет, как нейродермитом,
даже дом подорвать динамитом
не излечит, не исцелит.

Что же это случилось со мною
в граде П. запоздалой весною?
Не гуляю, не пью и не ем,
как юродивый в городе М.
Как урод вызираю из склянки,
не идут ли ахейские танки,
не пора ли открывать огонь…
Нет, всего лишь деревянный конь.

Вот он, город Дом в Дордони,
на горе, как на ладони,
словно в горле и гортани
снизу речки клокотанье.

Мне на веки сон навейте,
чтобы помнить и во снах
этот дом, чужой навеки
как в аптеке на весах.

Неправда ли, поэт сказал,
что слух давно мне отказал,
а я и не заметил
и, собираясь на вокзал,
замешкался и запоздал,
стихов своих не встретил…

И вот теперь они в толпе
блуждают сами по себе,
в толкучке привокзальной,
без слов, без эха и т.п.,
и не плеснуть им по судьбе
волною в берег дальный.

За нечаянно бьют отчаянно,
бьют с отчаянья, чем ни попадя,
колошматит корма, не отчалена,
целым грузом своим, будто походя.

Погодили бы – по погоде,
угадали бы – угодив
да на списанном пароходе
в дальнестранствия укатив.

А отчаянью – камень на шею и за́ борт.
Или уж не осталось других забот,
кроме как размахнуться, и выверт, и заверт,
брать за ворот, за шиворот, за эшафот…

– Не видать, не видать,
право слово, не видать.
– Аль не видишь? С неба едет.
Ух какая благодать!

Здравствуй, миленький водитель,
пассажиры, добрый день!
Как леталось в чистом небе?
– Ух какая дребедень!

Дребедень да драбадан,
ерундистика!
– Отчего же ерунда?
Это ж мистика!

Это ж мы с тобой дождались
88‐го,
и взмывает в небо снова,
вот честное слово!

Школы окошко,
шкафчика дверца.
Кое-что, кое-что
крутится, вертится.

Жесткая койка,
дождь над Парижем.
Кое-как, кое-как
вытерпим, выживем.

Тише и кротче
дождик в оконце.
Кое-чем, кое-чем
всё и окончится.

А ты, далекое давнее давно,
голубоокое – выгляни в окно,
голубоглазое – щуришься на свет
рассвета, коего простыл и след.

На травке скверика – лишь тень одна
от моей комнаты в три окна.
Над переулками – туман как жмых,
и пахнет булками от мостовых.

А ты, запрошлое, – за сколько лет
уплатишь пошлины, чтобы изгладить след,
уплатишь пеню и – уснешь, уснешь
под это пение и тот галдеж.

Стой,
остановись.
Замри.
Красный свет – как алый цвет зари.

Стань.
Не оглянись на толщу лет.
Светофор – а в переводе свето-свет.

Чай
не зачинай,
не завари.
Глянь – за пыльной банкой, за ири…

ирисами бледными и вялыми
снятся горы – с лавинами-обвалами,
снится море – с корабликами синими,
снится лес с малинами-осинами,
снится сон – и чайничек во сне
как горячий зайчик на стене.

«В том доме было…» – нет, нет-нет, нет-нет,
не начинай себя с чужого слова,
да если хорошенько вспомнить снова,
и не было, тем более – и нет.

И кликаю, как дятел, в Интернет,
но даже там ничто уже не ново,
и там не прозирается основа
основ, давно сошедшая на нет.

А мой предмет – увечный переулок,
где жар страстей таков казался пылок,
что пыль сама преображалась в пыл,
где на асфальт плашмя летел окурок,
еще не пахло запахом Бутырок,
зато предзапах – был, был-был, был-был.

Хорошо домой вернуться,
искупнуться, сполоснуться
и опять бежать гулять,
в тишине почти валдайской
подыматься вверх по Гданьской 2 2 Rue Dantzig.
и опять спуcкаться вниз

в шум базара на Конвенте 3 3 Rue Convention.
и, по разнопестрой ленте
конькобежкою скользя,
покупать чего не нужно,
не полезно, не насущно
ни тебе и никому.

С Москвы-
реки послы-
шалось
и взмах
руки,
и страх,
и злость,

и небыль-быль,
и пепел-прах,
и порох-пыль,
и с пустырей,
буен и пьян,
кривой бурьян,
а не кипрей
и не ковыль.

Но взмах руки
с Москвы-реки —
как маг, как мак,
как памяти знак.

Изыдите, бесы уныния,
и духи гордыни – истайте.
Вчера, и вовеки, и ныне я
рисую мелком на асфальте.

Оставьте меня и рисованный
мелками корявый пейзаж
и дом без замка и засова – и
(гроши по карманам рассованы)
ни вздоха, о друг мой, ни слова, ни
сомненья: «…и дом этот наш».

Закричал он: «Что за шутки!
Это снова город П.!»
Эти сутки были жутки
в переполненном купе,

но не стронувшемся с места,
от вокзала Сен-Лазар,
не доехавшем до Бреста,
где нас ждал другой вокзал,

а литовский ли, бретонский —
не дождется, не дождё…
к нам изнанкой повернулась
эта насыпь под дождем.