Наталья Горбаневская - Города и дороги. Избранные стихотворения 1956-2011

Помнишь, помнишь райский сад,
чащу кущ под синим небом,
где ты прут оборвал?
Наши тени там стоят,
застывает онемелым
Чистопрудный бульвар.

Заветный вензель,
«Онегин, ехай!»
– на Кемь, на Мезень,
туда, где эхо

ласкает ухо,
нет, полоскает,
и где проруха
свое слово скажет

вполуха, вполглаза,
за шиворот взяв,
и охнешь, рассказа
недосказав.

Как хорошо, когда дни, иногда и недели
ничто в голове не толпится, на ум не приходит,
будто на уши наушники с музыкой вздели
и музыка плавно качается, как пароходик.

Вот капитан у руля, а вот и матросы,
над радиорубкой вполсилы играет динамик,
к дальнему брегу доносятся лишь отголосы,
а к ближнему – го́лосы, но на мгновение, на́ миг.

Где на снегу следы оленьи,
там икона Умиленье,
а где таежной чащи заросли,
там Скорбящих радости.

Пересчитай и перечисли,
кати в Китай, и там найдется
и блеск воды на коромысле,
и Приснодева у колодца.

Моя радость, моя гордость, мои внуки,
рассеваемые по лицу земли,
возрастут и одолеют все науки,
что порошей эту землю замели.

Возрастут и одолеют все дороги,
повороты, перекрестки, тупики,
на конях ли или на единороге,
пилигримы, побродяги, путники.

Мои трое, мои мальчики и Анна,
мне-то что, лежать во прахе и золе,
но да будет, как земля, благоуханна
ваша долгая дорога по земле.

И с ходом дней
земля видней
на окоеме,
и океан
не окаян,
а будто в дреме

лежит вокруг,
и слышишь, друг,
запах сиреней
в неведомой
– к Неве, домой! —
отчизне теней.

Архип охрип, а Укроп – утоп.
На карте ищи-свищи хронотоп
Для рифмы – катись в Конотоп.
Ищу и, хоть не умею, свищу,
галькою зарядивши пращу
и «щу» пишу через «ю».

Но мягкого знака не вставлю в «чк»,
помня шуточку ученика:
«Какая уж мягкость в ЧК!»
Между тем хронотоп охромел, отупел,
и песни не спел, и сплясать не поспел,
и вишенки спелой не съел…

Между Ближним и Дальним Востоком
по ущельям, пескам и осокам
простирается нечто-ничто,
и земля, не вспоённая соком,
прохудилась, как решето.

Журавлиное в небе высоком,
соловьиное в клетке златой,
между Ближним и Дальним Востоком
от иссохшего устья к истокам
месяц катится, как золотой.

Цеппелины… А я помню цеппелины:
проплывали, словно взбитые перины,
среди перистых пуховых облаков.
Это, собственно, такие дирижабли,
тоже длинные, как журавли и цапли,
только тряпкою обшитые с боков.

– А еще что? – А аэростаты,
по которым тосковали Геростраты:
чиркни спичкой… Нет-нет-нет, и думать страх.
На Тверском бульваре на канатах —
великаны, а в ночных своих пенатах —
искры, вздвигнутые на прожекторах.

– А еще чего? – А прочее забыла,
забубенное свое не забубнила,
не запомнила, запамятовала.
Да и в небе, шелестящем возле уха,
все растаяло – и ни пера, ни пуха,
ни искры́, одни потемки да смола.

Недоскажу, и ты недоскажи,
за рубежи сознанья выходя,
под шум дождя в зареченской глуши
глядя на лужи нехотя. Хотя

не так туманен этот зарубеж,
скорее бежев, как, точа насквозь
земную ось, песок, и это меж
тобой и мной взошло и рассвелось.

А путь рифмуется
с отдохнуть, разумеется.
Ты ли, умница,
мелешь, как мельница?

Ты ли, ветхая,
машешь, как юная,
сиреневой веткою
в ночку безлунную?

Лунные, ленные
твои владения,
и взяты в пленные
эти изделия

ума ли, ветхости,
дождя ли частого,
радости, редкости
помола частного.

Твой путь и истина,
как жизнь, короткие,
ржавые листья на
сада загородке – и…

И стоит на пути скала,
то ли ска́ла, то ли шкала,
то ли ценностей незыблемых мера,
то ли просто так, для примера.

И стоит на пути хребет,
то ли бед, а то ли побед
обещая, что мы добьемся,
если только мы живыми вернемся.

А чего ты сам на пути?
То ли жги, а то ли свети,
то ли режь, то ли ешь, то ли оземь падай
за засадой, заградой, отрадой.

Вот – и снова понесет
в автотранспорте общинном
по горам и по лощинам,
а потом наоборот,

а потом с размаху бух
в наскочившую запруду,
чтобы едущему люду
затаить в дыханьи дух

и до двух не досчитать,
а не говоря уж до ста,
чтобы все ныряли вдосталь —
сват и брат, и князь, и тать.