Александр Кожедуб - Внуковский лес

— И что? — недоумевал я.

— Он бы, например, отвлекся, а тут вы. Нехорошо. На первый раз с вас трешка.

Я лез в карман. Спорить с гаишниками, несущими службу рядом с Кремлем, было бессмысленно.

Наступила зима, но я продолжал ездить.

Тестя положили на обследование в больницу на Каширке, и мы с женой и Петром поехали его навестить. Сугробы по обочинам дорог возвышались, как горы. Ночью прошел снежок, на асфальте образовался накат. Я ехал рядом с троллейбусом.

— Влево! — закричал Петя, сидевший рядом со мной.

Ему показалось, что сейчас мы протараним троллейбус. Я крутнул руль и нажал на тормоз. Левое колесо попало на припорошенный снегом лед, нас развернуло, как в кино, и выбросило в сугроб. Судя по вытаращенным глазам пассажиров троллейбуса, фонтан снега, взметнувшийся из-под колес нашей машины, им очень понравился. Не оставил он равнодушным и толстого гаишника, сидевшего высоко над землей, в "стакане" у перекрестка. Пока Петя с прохожими выталкивали машину из сугроба, гаишник неспешно спустился по лесенке из "стакана" и подошел, помахивая полосатым жезлом, к нам.

— Это вы фигуры высшего пилотажа исполняли? — спросил он меня.

— Так точно, — повесил я голову.

— И все целы? — не верил своим глазам гаишник.

— Сугроб, — промямлил я.

— Давно за рулем?

— Третий месяц.

— И машина цела?

Мы обошли автомобиль. На нем не было ни царапины. В сугроб между двух яблонь я влетел с ювелирной точностью, причем задом наперед, не зацепив ни веточки.

— Ну что ж, езжайте, — вернул мне права гаишник. — И не такие обучаются.

Последние его слова мне не понравились. Что значит "не такие"?

— Оштрафовали? — прошептала с заднего сиденья жена.

Со всей этой катавасией я о ней как-то забыл. А на заднем сиденье летать, наверное, не очень приятно.

— Жива? — спросил я, не поворачивая головы.

— О Господи! — запоздало перекрестилась Алена. — Что с нами было?

— Петля Нестерова! — захохотал Петр. — Гаишник даже из будки вылез.

Судя по голосу, Петр уже полностью пришел в себя. Мы поехали дальше в больницу. "Пока еще навещать, — подумал я. — А про фигуры высшего пилотажа он хорошо завернул".

Надо сказать, с годами юмор гаишников мне стал нравиться. Дом, в котором мы живем, стоит в самом конце Ленинского проспекта, и, чтобы из его арки на этот самый проспект выехать, приходится нарушать правила, причем дважды. В первый раз ты вынужден проигнорировать знак "движение только направо", во второй — пересечь сплошную двойную линию. Но не ехать же километр до разворота на проспекте Вернадского.

Гаишники об этом выезде из арки нашего дома хорошо знали и изредка караулили жильцов вроде меня. Однажды я выехал — и прямиком в их распростертые объятия.

— Нарушаем, Александр Константинович, — сказал капитан, изучив мои права.

— Да уж... — понурился я. — Срочно на дачу надо, а объезжать далеко.

— Серьезное нарушение, целых два, — посмотрел на меня капитан. — Составляем протокол?

— Можно без протокола?

Мы сошлись на тысяче, тогда это была приемлемая цена.

— В следующий раз будьте внимательнее, — сказал гаишник, возвращая права.

Следующий раз не заставил себя долго ждать.

Назавтра я снова выехал на проспект через арку — и увидел того же капитана с палкой.

— Опять вы?! — опешил он.

— Вы же здесь раз в год стоите, — тоже удивился я.

— Иногда и два раза в год, — смутился гаишник, но быстро взял себя в руки. — На дачу?

— Куда же еще, — пробурчал я. — Но это несправедливо — стоять два дня подряд на одном месте.

— Знаете, Александр Константинович, — внимательно посмотрел мне в глаза капитан, — у вас очень знаменитая фамилия.

— И что?

— Я бы на вашем месте написал заявление туда, — показал пальцем вверх гаишник.

— Зачем?

— Чтобы вам выдали особое разрешение.

— Какое?

— Ездить по собственным правилам. Чтобы вот тут, на лобовом стекле, был прикреплен талон, а на нем большими буквами написано: "На дачу!"

— Вот ваша тысяча, — достал я из кармана бумажник.

— А вы на досуге поразмышляйте, — козырнул капитан.

После этого я перестал выезжать на проспект из арки. Но история с капитаном случилась годы спустя. А в тот день, когда я влетел в сугроб, мои приключения не закончились.

Должен признаться, в середине восьмидесятых Москва утопала в снегах отнюдь не случайно. Верно, это был знак, подаваемый свыше, однако никто на него не обращал внимания. И в первую очередь его не замечали дворники. Если крупные автомагистрали еще как-то расчищались — все-таки генсекам и их приспешникам нужно было ездить в аэропорты и другие места, — то боковушки рядом с проспектами, по которым разъезжали простые граждане, были брошены на произвол судьбы. В них вязли даже "нивы", не говоря уж о "жигулях" шестой модели.

По такой вот занесенной снегом боковушке мы пробивались к своему дому, когда навстречу нам вырулила "волга". Моя машина уже почти поравнялась с ней, когда водитель "волги" газанул и та пошла юзом.

— Газу! — заорал Петр.

Я дал газу. Моя машина тоже пошла юзом, и мы встретились. Удар был довольно сильный.

"А “волга”-то белая, — подумал я, вылезая из машины. — Не зря мы Феликса вспоминали".

Феликс был записным анекдотчиком, и Алена вчера со смехом рассказывала о поездке группы писателей, среди которых был Феликс, на Дон, к Шолохову. Классик советской литературы был прост. Он принял писателей в своем доме, накормил хорошим обедом, посадил в выделенный райкомом "козел" и увез в степь.

— Едем мы по степи, — рассказывал, поддергивая штаны, Феликс, — и вдруг видим отару. Подъезжаем. пастух, старый дед, поднимает руку. Останавливаемся. "Здорово, Минька", — говорит пастух Шолохову. "Здорово", — отвечает классик. "А нет ли у тебя, Минька, трояка на опохмел?" — спрашивает дед. "Жара ведь страшенная, — смеется Шолохов, — как же ты водку будешь пить?" "А как же ее не пить, Минька?" — тоже смеется дед.

— Ну и что, дал трояк? — спросил я жену.

— Конечно, дал, — пожала она плечами. — На водку всегда дадут.

Водка водкой, но сейчас я имел дело с белой "волгой".

— Товарный вид! — закричал, с трудом вылезая из "волги", пузатый водитель. — Ты мне товарный вид попортил!

— Это у меня вид, — сказал я. — Вон какая вмятина.

На "волге" железа было гораздо больше, чем на "жигулях", и моя вмятина на заднем крыле выглядела ужасающе. Водитель посмотрел поочередно на свою машину, потом на мою вмятину.

— Ладно, — сказал он, — гони четвертную — и разъедемся.

Мы с Петей пошарили по карманам, набрали двадцать пять рублей и отдали водителю "волги".

— Ну и поездочка! — хлопнул меня по плечу Петр. — Зато машину обновили.

Он был легкий парень.

— И что теперь? — спросил я, проглотив комок в горле.