Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Пемулис наконец прекратил дрыгаться, сложил распечатанный свиток с Pink2 в большой драный квадрат, бочком подкрался к столу Латеральной Алисы Мур в форме подковы и непринужденно с ней треплется, воровато оглядываясь, стараясь незаметно прощупать, не попадалось ли ей в перекрестной стопке – женщины поперек мужчин – с приглашениями на юниорские Пригласительные игры «Вотабургер» в коробке «Входящих» Латеральной Алисы какое-нибудь с инициалами М. М. П., случаем. Мур вряд ли бы так хорошо относилась к Пемулису, если бы знала, кто вскрывает ночью ее кабинет и пользуется телефонной линией и модемом, хотя она и очень отходчивая, простая и вовсе не такая, как сказано на картинке рядом с табличкой с ее именем, где нарисована оскалившаяся женщина с подписью «У меня остался только один нерв и ты на него действуешь». Рисунок – просто такой стандартный офисный прикольчик. Мур вызвала их с шестого урока по той же допотопной системе интеркомов и микрофона, которую захватывают для субботней РЭТА Трельч со товарищи (хотя ей пришлось запретить Трельчу играть с креслом), и ее радиоголос не был недобрым. Левая сторона лица Хэла словно бы надута, но когда он проводит по ней правой рукой, все по ГОСТу. Секретари-референты, достойные своих соцпакетов, синаптически эволюционируют до состояния, когда могут трепаться, принимать комплименты по поводу своего ансамбля спандекса и тюля, без труда отражать неавторизованные инфопрощупывания, слушать басы в стереонаушниках и без труда печатать на текстовом процессоре под музыкальный ритм, и все это одновременно. Из-за синеватых ногтей ее пальцы похожи на десять маленьких закатов. Колеса кресла Латеральной Алисы Мур стоят на рельсах с электрифицированным третьим рельсом, так что она может переезжать с одной стороны стола-подковы на другую – более-менее латерально – по одному нажатию на светло-вишневую кнопку на столе. По причинам, связанным с правовыми последствиями инцидента с «Делко», вместо имени Латеральной Алисы Мур на табличке, стоящей на секретарском столе, сказано: « ОПАСНО: ТРЕТИЙ РЕЛЬС».

Хэлу слышно, как Аврил говорит: «Итак. Если я очень деликатно задам вам вопрос, не трогал ли вас когда-либо высокий человек так, что вам было некомфортно, поймете ли вы, что я подразумеваю? Кого-нибудь из вас целовал, обнимал, жулькал, щипал или как-либо трогал высокий человек, доставляя вам дискомфорт своими прикосновениями?» Хэлу видна одна нога Маман в чулке, которая выдается справа в поле обзора пустого дверного проема и оканчивается красивой лодыжкой и очень белым «Рибоком», терпеливо притоптывающим, а также одна рука на груди Аврил и локоть второй руки, лежащий на первой руке и периодически исчезающий из виду, т. к. Аврил постукивает по зубам синим фломастером.

«Бабушка щиплет меня за щеку», – подает голос одна девочка. Она даже подняла руку, чтобы ей разрешили ответить, – на ее запястье трогательный маленький (синий) махровый напульсник. Хэл уже бог знает как давно не видел в одном помещении такое количество косичек, носовпуговок и поджатых губок. Очень немногие кроссовки достают до толстого паласа. Вовсю болтались ноги и нервно, рассеянно покачивались на носках полуснятые кроссовки. Пара пальцев в ноздрях от рассеянных раздумий. Энн Киттенплан в синем кресле мерила взглядом смываемые татуировочки, которые ежедневно наносила на костяшки.

«Сейчас мы ведем речь не об этом, Эрика», – доносится откуда-то над постукивающей ногой и мелькающей рукой. Хэл так хорошо знает регистр и интонации голоса матери, что ему почти неудобно. Если напрячь левую лодыжку, она стремно скрипит. Когда он сжимает теннисный мяч, на левом предплечье выдаются и опускаются связки. С левой стороны лица такое ощущение, будто издалека постепенно приближается кто-то, кто желает ему зла. Из-за двойных дверей кабинета он может различить только свистящие фрикативы отдаленного голоса Чарльза Тэвиса; такое ощущение, что он разговаривает не с одним человеком. На внутренней двери в кабинет Чарльза Тэвиса тоже написано «Д-р Чарльз Тэвис», а под этим – девиз ЭТА про то, что если знаешь свои пределы, то их нет.

– Но она очень сильно щиплет, – возражает, должно быть, Эрика Сиресс.

– Я сама видела, – подтверждает, судя по всему, Джолин Крисс.

И еще:

– Ненавижу.

– Ненавижу, когда взрослые гладят меня по головке, будто я им шнауцер какой.

– Следующего взрослого, который назовет меня «милашкой», ждет очень неприятный сюрприз, отвечаю.

– Ненавижу, когда мне треплют или разглаживают волосы.

– Киттенплан высокая! Киттенплан после отбоя делает крапивку.

Аврил всем дает вербальное пространство, стараясь мягко подвести

разговор к настоящим филиизмам; она умеет общаться с маленькими детьми.

– …как когда папа подталкивает меня в копчик, чтобы я вошла в комнату. Как будто он принуждает меня в комнаты. Так раздражают эти толчки, так и хочется ему засветить по лодыжке.

– М-м-м-хм-м, – мурлычет Аврил.

Не подслушивать невозможно, потому что в приемной сравнительно тихо, не считая жестяного шипения из беспроводных наушников Латеральной Алисы Мур и заговорщицкого бормотания Майкла Пемулиса, который уговаривает ее постучать по груди и назвать съезд с Южной I-93 в Непонсет очень длинной узкой парковкой. Так тихо, потому что в приемной Тэвиса превышен уровень тревожности.

– Предвижу, что всем вам светит серьезная тошниловка, не меньше, – сказала Энн Киттенплан Пемулису, когда они только собрались на вызов по интеркому, примерно в то же время, когда Пемулис приступил к крысиному писку креслом, от которого у Киттенплан перекосило поллица.

Один из коварных и хитрых нюансов исправительной дисциплины в теннисной академии – наказания могут принимать вид самой обычной зарядки. Как сержант по строевой подготовке кричит новобранцу упасть-отжаться, и т. д. В общем, но именно поэтому Герхардта Штитта и его проректоров боятся больше, чем Огилви, Ричардсон-Леви-О'БирнЧаваф или прочих обычных преподавателей. И не потому, что Штитта опережает его репутация с телесными наказаниями. Просто именно Штитт и Делинт составляют распорядки утренних зарядок, дневных матчей, комплексов с сопротивлением и разминочных пробежек. Но особенно – утренних тренировок. Некоторые упражнения считаются не более чем эквивалентом ремня, созданными только для того, чтобы на несколько минут значительно ухудшить качество жизни наказуемого. Слишком жестокие, чтобы назначать с пользой для дела для настоящих аэробных тренировок ежедневно, – например, дисциплинарную версию «салочек» 214все зовут просто тошниловкой. Тошниловки реально нужны только затем, чтобы тебя проняло, чтобы ты задумался хорошенько, прежде чем повторить то, за что ты их заслужил; но при этом, как ни прискорбно, права не покачаешь, не вспомнишь 7-ю Поправку и не похнычешь в трубку родителям или полиции 215, ведь по всем признакам упражнение назначают ради твоей же сердечно-сосудистой пользы – с двойным садистским дном.