Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– По причине, что мне необходимо скоро уйти, скоро должна проявить себя центральная мысль, – вставил Марат изящно как мог.

Стипли словно не слышал этого второго собеседника. Он казался не только просчетливым и запутанным внутри себя; само его поведение стало словно моложе, как у молодежного человека. Если только это не окажется какой-то игрой для запутывания Марата, знал, что должен учесть, Марат.

– Затем двойной удар, – сказал Стипли. – В 1983 году до э. с. Это я помню четко. Мамулькин открыла конверт с предупреждением от адвокатов CBS и «Двадцатый век Фокс». Оказывается, какой-то добродел из военной почты перенаправил некоторые письма в «Фокс». Старик пытался вести корреспонденцию с некоторыми прошлыми и нынешними личностями из «МЭШа» в письмах, которые никто не видел, как отправлялись, но содержание которых, сообщили адвокаты, вызывало серьезное беспокойство и могло представлять собой солидное основание для жестких судебных действий, – Стипли поднял ногу на свой вид, с болью в лице. Он сказал: – Затем показали последнюю серию сериала. Конец осени 1983-го до э. с. Я был на гастролях в форте Тикондерога с военным оркестром Корпуса подготовки офицеров запаса. Малек, которая к этому времени сама съехала из дома, – и как ее не понять, – она сообщила, что мамулькин очень спокойно и без жалоб говорит, будто старик теперь отказывается выходить из подвала.

– Здесь финальная завершающая изоляция одержимости.

Стипли переглянул через плечо на одной неловкой ноге, чтобы смущенно взглянуть на Марата.

– В смысле, даже в туалет, выходить.

– Я думаю, препараты твоей матери предупредили случаи великого переживания.

– Он оплатил особый кабельный пакет ИСКРы с дополнительной синдикацией. Когда не гоняли повторы, он гонял видеомагнитные записи. Он осунулся, отощал, а на его мягкое кресло теперь больно было смотреть. «Мазут от Чири» держал его на довольствии до шестидесяти, когда он накопил бы стаж в тридцать лет. Мы с мальком начали неуверенно обсуждать, как бы поговорить с мамулькой, чтобы она поговорила с отцом и к кому-нибудь его сводила.

– Сами вы не были в способности к нему достучаться.

– Он умер прямо перед днем рождения. Умер в своем мягком кресле, с до конца откинутой спинкой, за серией, в которой, помню, Ястреб Альды гуляет во сне и боится, что на хрен свихнулся, пока его не успокаивает профессиональный военный психолог.

– Я, мной тоже был видим повтор этой серии, в моем детстве.

– Все, что я помню, – армейский профессионал говорил Альде не волноваться, что если бы он реально был психом, то спал бы как младенец, как пресловутый Бернс-слэш-Линвиль.

– Сериальный персонаж Бернс спал исключительно крепко, помню я.

– Рукопись его секретной книги заняла десятки блокнотов. Вот что это оказались за блокноты. Пришлось взломать один из чуланов в подвале. И оттуда вывалились блокноты. Но все записи были сделаны в каком-то на вид медицинском-слэш-военном коде, не поддающемся расшифровке, – сестричка, ее первый муж и я немало времени убили на разгадку. После его смерти в кресле.

– Его разбаланс искуса стоил ему жизни. Во всем безобидная американовая эфирная телепередача отняла у него жизнь, по причине затягивающей одержимости. В этом твоя притча.

– Не. Это был трансмуральный инфаркт. Весь желудочек разнесло. У него в семье это давняя беда: сердце. Патологоанатом сказал, что удивительно, как он так долго продержался.

Марат пожал плечи.

– Одержимые – частые старожилы.

Стипли покачал головой.

– Как же тяжко пришлось бедной старой мамулькин.

– Однако она всегда не жаловалась.

Уж солнце было наверху и пульсировало. Свет облил все на тошнотворно желтый манер, как соус. Все птицы и живые звери стали приглушены, уж одурелые жаром, а яркие строечные машины еще не принялись за движение. Все было тихо. Все было чисто. Тень Стипли на утесе была приплюснутой и тупой, уже короче самой живой фигуры Стипли, которая наклонялась вперед, чтобы найти глазом далеко внизу место, где намусорить смятой бельгийской пачкой – как возгорелись надежды, уже без чего курить.

Марат произвел часы из кармана ветровки. Стипли пожал плечи.

– Наверное, ты прав, что тут есть место и ужасу, и притяжению. Когда я на востоке и вспоминаю лабораторию Флатто, ловлю себя на искушении.

– Уже современным Развлечением.

– И как бы полупредставляю Хэнка Хойна в кресле старика – как он, сгорбленный, лихорадочно строчит.

– Военным кодированием.

– Глаза – они тоже такими становились, у старика, как у Хойна. Периодически.

Жар начал парить загорелое дно пустыни. Мескит и кактус дрожали, и Тусон, штат Аризона, снова возобновил впечатление миража, какое производил, когда Марат только прибыл и обнаружил, сколь завораживает его тень в размерах и достижении. Солнце утра не обладало радиальными шипами света. Оно казалось жестоким, деловым и больным глазу. Марат позволил себе несколько отвлеченных секунд наблюдения, как ширящиеся тени гор Ринкон медленно вползают в основание гор Ринкон. Стипли харкнул и плюнул, все еще не выпуская из пальцев последнюю мятую пачку «Фландерфьюм».

– Мое время оставаться уже остро finite, – сказал Марат без околицы. Каждая смена его поз вызывала поскрипы кожи и металла. – Я буду благодарен, если ты распрощаешься первый.

Стипли решил, что Марат хотел, чтобы тот не имел представление, как он поднимается и спускается, приходит и уходит. Без прикладной цели; в силу личной гордыни. Стипли присел, чтобы наладить ремешки туфель. Его протезы все еще не были вполне ровны. Он заговорил со слабой одышкой дородных людей в наклоне:

– Ладно. Реми, но мне кажется, что «отсутствующий» Дика Уиллиса – не то слово. Не улавливает. Фактор глаз. Хойн, арабский терапевт. Старик. Нет, этого мало.

– Ты бы сказал, это не вполне улавливает выражение глаз.

Поднимая голову в приседе, шея Стипли казалась толстой. Он вперил

взор за Марата, в скалу. Сказал:

– Взгляд скорее… блин, как же сказать-то. Блин, – молвил Стипли в концентрации.

– Окаменевший, – сказал Марат. – Окостеневший. Неодушевленный.

– Да не. Не неодушевленный. Как раз, скорее, наоборот. Скорее как будто… зависший на чем-то, что ли.

Шея самого Марата стала затекшая от столь многого времени наблюдения вверх и вниз с высоты.

– Что это здесь желает означить? Прикованный?

Стипли что-то делал с потресканным лаком на ногте ноги.

– Зависший. Застывший. Застрявший. Пойманный. Пойманный будто где-то в середине. Между чем-то и чем-то. Притягивается в двух противоположных направлениях.

Глаза Марата обыскали небо, которое таким было чересчур светло-синее для его вкуса, покрытое какой-то яичной плеврой жары.