Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– Но все-таки, когда она пришла, было чувство неизбежности.

– Самое ужасное чувство, какое я мог вообразить, не то что почувствовать. Невозможно представить, чтобы смерть была хуже. Она явилась. С возрастом она стала еще страшнее.

– Расскажи мне все.

– Я думал, мне придется кинуться вниз головой из окна общежития. Я попросту не мог жить с подобным чувством.

Гомперт еще не подняла голову, но приподняла; на лбу – заметный красный отпечаток от лодыжки. Она смотрит куда-то между прямо перед собой и Дэем сбоку.

– И все это время на заднем фоне ты помнил, что это ты ее вызвал, что это ты ее пробудил. Ты же вернулся второй раз к вентилятору. Ты как бы презирал себя за то, что пробудил ее.

Дэй смотрит прямо перед собой. Голова мистера Попрыгайчика, между прочим, вовсе не в форме гриба, хотя и большая и – в резиновой маске грудничка – может показаться взрослому зрителю гротескной.

– Какой-то парень из комнаты под моей, которого я едва знал, услышал, как я шатаюсь и рыдаю во весь голос. Он примчался и сидел со мной, пока она не ушла. Случилось это только под утро. Мы не общались; он не пытался меня утешить. Говорил он мало, просто сидел рядом со мною. Мы не стали друзьями. К выпуску из моей головы уже вылетели его имя и специальность. Но в ту ночь он оказался той соломинкой, на которой я повис над самой геенной.

Грин вскрикивает во сне что-то вроде: «Ради бога, нет, мистер Хо, не закуривайте!» Его опухшие черные синяки под глазами и околесица фазы быстрого сна, плюс китчевый 130-килограммовый грудничок на экране, плюс Дэй и Гомперт, разговаривающие с пространством перед собой, и все под аккомпанемент треньканья и писка игрушки Эухенио М. в кабинете придают темной гостиной почти сюрреалистическую атмо сферу сновидения.

Дэй наконец меняет ноги.

– Больше она не возвращалась. Минуло двадцать лет. Но я не забыл. И самые худшие дни с тех пор казались деньком в салоне массажиста ног по сравнению с ощущением возникновения внутри меня черного паруса, или крыла.

– Колыхающегося.

– Только не орехи, господи боже, только не орехи-и.

– Для меня понятие «ад» синонимично с тем летним днем и той ночью в общежитии. Я понимаю, что для людей значит ад. Не сам черный парус. А связанные с ним ощущения.

– Или тот уголок, из которого он явился, внутри, если люди говорят про место, – теперь Кейт Гомперт смотрит на него. Ее лицо выглядит не лучше, но по-другому. Ее шея явно затекла от неудобной позы.

– С того дня – не знаю, сумел ли я удовлетворительно описать его или нет, – говорит Дэй, обхватив колено ноги, которую только что положил на другую ногу, – на интуитивном уровне я понимаю, почему люди накладывают на себя руки. Если бы мне пришлось жить с этим чувством долгое время, я бы непременно наложил руки на себя.

– Время в тени крыла того, что не охватишь взглядом.

– О боже, умоляю, – очень отчетливо говорит Грин.

Дэй произносит:

– Не может быть, чтобы смерть была хуже.

11 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»

Оказывается, кто-то сверху послал Мэри Эстер Тод на ее маленькой желтой «Веспе» организовать их матч; она остановилась перед Стайсом и Уэйном, как только они пробежали гольф-корт «Хаммонд», а Хэл был в добром полукилометре позади со шкандыбающими Корнспаном и Каном. Планы Штитта оказались для всех окутаны тайной. Матч был не каким-нибудь обычным соревнованием на место в команде; в этом году Стайс и Хэл играли в разных возрастных дивизионах. Скорее матч смахивал на выставку, и ко второму сету, когда люди закончили в качалке и душе, на нем и зрителей скопилось соответствующе. На матче. Елена Стипли из «Момента» – хотя и с неким мордоворотским шармом, но едва ли пронзатель перикардиев, какой ее расписывал Орин Хэлу, – просидела всю игру, на первом сете – в компании Обри Делинта, пока его место на трибуне не заняла Тьерри Путринкур. Это ее первый юниорский теннис высокого полета, говорила Стипли, грузная журналистка. Они играли на № 6, лучшем из восточных Шоу-кортов. А также участке самого страшного кровопролития недавнего Эсхатона. День был отведен в основном под тренировки, с очень легким распорядком матчей. Из вороньего гнезда Штитта высоко над головой мерно всплывали бурбалки дыма, и иногда слышался рассеянный стук указки синоптика по железу насеста. Единственный матч поблизости проходил на № 10 – соревнование у девочек 14 лет, два бейслайнера перекидывались параболами: хвостики, атмосфера вытоптанных задних линий, высокая тяжелая дуга мяча, как у плевка на дальность. Еще далеко на № 23 играли Шоу и Аксфорд, разогревались. Никто не обращал внимания ни на них, ни на 14-летних. Трибуны позади Шоукорта неуклонно заполнялись. Штитт велел Марио снимать сверху весь первый сет, свесившись с перил насеста, пока Уотсон держал его за жилет сзади, а полицейский замок Марио торчал и отбрасывал странную игольчатую тень, указывающую на северо-восток от сетки Корта 9.

– Это мой первый настоящий матч, хотя я столько слышала о юниорском туре, – говорила Елена Стипли Делинту, пытаясь скрестить ноги на тесном сиденье в нескольких рядах сверху. Об улыбке Обри Делинта давно шла дурная слава: его лицо будто ломалось на полумесяцы и осколки, при этом совершенно без радости. Получилась почти гримаса. Делинт получил недвусмысленный и очень выразительный приказ не выпускать гигантскую журналистку из виду. Елена Стипли сидела с блокнотом, а Делинт заполнял столбцы под именами игроков в характеристиках, к которым Штитт никого и близко не подпускает.

Зябкая полуденная облачность быстро сменялась лазурной осенней красой, но в первом сете еще было очень холодно, солнце едва светило и как будто моргало, как из-за отошедшего контакта. После пробежки Хэлу и Стайсу не надо было разминаться, и они почти не разогревались. Они переоделись и теперь стояли с ничего не выражающими лицами. Стайс был во всем черном, Хэл – в теплой спортивной форме ЭТА, верхняя часть левого ботинка распухла из-за ортеза «Эйр Стиррап».

Прирожденный игрок у сетки, Орто Стайс играл с жесткой, текучей грацией, как пантера в спинном корсете. Он был ниже Хэла, но лучше сложен и легче на ногу. Левша с фабричной «W» на Wilson Pro Staff площадью 5.8 кв. дюймов.

Хэл тоже играл с левой, что ужасно усложняет стратегию и проценты, объяснил Делинт сидящей рядом журналистке.

Тьма подавал в традиции Макэнроу-Эсконьи: ноги на ширине плеч, носки параллельно – картинка с египетского фриза, так вывернулся боком к сетке, что почти смотрел в другую сторону. Обе руки при подаче «ложкой» перед собой, прямые и твердые. Хэл покачивался на пятках в левом квадрате, ждал. Стайс разбил вход в подачу на сегментики, – как в халтурной анимации, – затем скорчил гримасу, подбросил, развернулся к сетке и с жестким глухим «спэм» послал мяч далеко направо от Хэла, заставив его сорваться с места. Инерция разворота плавно перешла в движение к сетке, вслед за направлением подачи. Хэл метнулся, едва подрезал мяч слева, вернул по линии и поспешил назад в середину. Ему повезло – слабый мяч едва не чиркнул по сетке и летел так низко, что Стайсу пришлось бить с полулета от линии подачи, все еще на подходе, двуручным и негодным для полулета бэкхендом; пришлось как бы поддеть мяч снизу и бить мягко, чтобы тот не завис в вертикальной свече. Аксиома: если бьешь вверх от сетки, жди обвода. И мяч Стайса пришел на левый квадрат медленно и удобно, так и подставился Хэлу, который его-то и ждал. Палка Хэла вернулась в исходную позицию форхенда, в ожидании, и когда мяч завис, настал миг абсолютного мышления. По статистике и по учебнику Хэлу с такого легкого мяча правильно было обвести Стайса левым кроссом с лета, хотя он всегда уважал и увесистую унизительную крученую свечу, а доля шанса Стайса на спасение – точно угадать, что выберет Хэл: Стайс не мог ждать у сетки, так как обводить Хэл будет сверху; он топтался на расстоянии пары ракеток от сетки, наклонившись вперед для кросса. Все как будто растянулось и застыло в таком теперь чистом, словно отмытом, воздухе, после туч. Трибуны чувствовали, как Хэл чувствует, что Стайс расстается с очком, мысленно, уже махнул рукой, зная, что может только гадать, надеяться. А какой смысл надеяться, что Хэл запорет мяч: Хэл Инканденца не может запороть обводящий с полулета, если мяч так и завис, как наливное яблочко. Замах форхенда Хэл грамотно замаскировал – это тебе как свеча, так и обвод. Когда он врезал с такой силой, что мускулатура на предплечье заметно вздыбилась, удар был обводящим – но не кросс; он бил с обратным вращением, с плоского форхенда со всей силы с центра задней линии в правую боковую линию Стайса. Тот же в начале замаха наконец остановил выбор на свече и полуобернулся, чтобы мчаться туда, куда она приземлится, и обвод справа с обратным вращением оказался ему в противоход; оставалось только торчать и бессильно наблюдать, как мяч приземлился в метре от линии – что в пятом гейме позволит Хэлу свести игру к «ровно». Аплодисменты тридцати рук поздравили обоих игроков с первым розыгрышем, который был безукоризненным и со стороны Хэла творческим, не по учебнику. Как покажет характеристика Делинта – одно из немногих интересных очков у Инканденцы. Когда пара человек выкрикнули имя Хэла, ни у одного игрока не изменилось лицо. Прямо за кортом стоял стандартный десятирядный СПУА 265от компании «Универсальный отбеливатель». Поначалу, когда Тод доставила Стайсу и Хэлу приказ играть, там сидели в основном тренерский состав и другие ашки с пробежки. Но как только до раздевалки дошли слухи, что Тьма играет вровень с А-2 18-летних в первом сете какой-то темы, ради которой Штитт даже слал гонца на скутере, скамьи стали постепенно заполняться. Эташники на трибунах или сгорблены, спрятав руки в тепле между подколенными сухожилиями и голенями, или же растянулись в перчатках и многослойной теплой одежде головой, задами и пятками аж на три разных уровня, наблюдая одновременно за небом и за игрой. Пока солнце ползет с юго-запада на запад, ромбы тени от ограждений корта вытягиваются. С насеста над головой болтаются несколько пар ног и кроссовок. Марио позволил себе пару крупных планов тренерского состава и болельщиков с трибун. Обри Делинт весь сет провел с катектическим профайлером, которая, предположительно, прибыла поговорить с одним только Хэлом об Орине, но которой Чарльз Тэвис пока не дает поговорить с Хэлом, даже в сопровождении, по причинам, пожалуй, чересчур подробным для понимания Елены Стипли, но зато ей разрешили смотреть с верхнего ряда Шоу-трибун, склонившись над блокнотом в лыжной шапочке цвета фуксии с гребешком вместо помпончика, дуя в кулак, на прогибающемся под ее весом сиденье и со странно склонившимся в ее сторону Делинтом. Для зрителей, не вскарабкавшихся на насест прямо над кортом, игроки словно вафельно нарезаны рабицей. Зеленые экраны от ветра, перекрывающие все очевидение, ставили только весной, сразу после разбора Легкого. Делинт прожужжал массивной соседке все уши.