Арундати Рой - Министерство наивысшего счастья

— Ты немного заблудился. Но что ты теперь думаешь? — спросил Амрик Сингх у Джунаида.

— Джи дженааб! Джай Хинд! («Да, сэр. Победа Индии!»)

Джунаид отдал честь и вышел. Амрик Сингх снова повернулся к Мусе, всем своим видом демонстрируя соболезнование.

— То, что случилось с тобой, не должно случаться ни с кем. Ты наверняка потрясен. Возьми крекер. Это пойдет тебе на пользу. Здесь половина сахара, половина соли.

Муса не ответил.

Амрик Сингх допил чай. Муса не притронулся к своей чашке.

— Ты ведь по специальности инженер, не так ли?

— Нет, я архитектор.

— Я хочу тебе помочь. Знаешь, армии очень нужны инженеры. Для тебя есть работа. Очень хорошо оплачиваемая работа. Строительство заграждений, сиротских приютов, рекреационных центров, спортивных залов для молодых людей. Да, да, даже здесь это нужно… Я могу обеспечить тебя хорошими контрактами. По крайней мере, мы можем хоть что-то для тебя сделать.

Муса, не подняв головы, притронулся пальцем к шипу на раковине какого-то моллюска.

— Я под арестом или вы разрешаете мне уйти?

Муса не смотрел на Амрика Сингха и не увидел, как в глазах офицера промелькнул гнев, который тотчас угас.

— Ты можешь идти.

Амрик Сингх не поднялся из-за стола, когда Муса встал и вышел из кабинета. Майор Амрик Сингх позвонил и приказал ординарцу проводить Мусу к выходу.

Внизу, в фойе кинотеатра, наступил перерыв в пытках. Солдатам разливали чай из огромного чайника. Выставили холодную самсу в железных ведрах — по две на человека. Муса пересек фойе, не отрывая взгляд от избитого окровавленного парнишки, которого он хорошо знал. Он знал, что его мать ходит от одного лагеря к другому, тщетно стараясь узнать, где находится ее мальчик. Это могло продолжаться целую вечность. «Хоть что-то хорошее вышло из этого ужаса», — подумал Муса.

Он был уже у выхода, когда на лестничной площадке появился лучезарно улыбающийся Амрик Сингх, разительно не похожий на мрачного верзилу, с которым Муса только что расстался в кабинете. Голос майора загремел над фойе:

— Арре хузур! Эк чиз майн билкул бхул гайя тха! («Я же напрочь забыл одну вещь!»)

Все — и палачи и жертвы — разом посмотрели на майора. Прекрасно сознавая, что стал центром всеобщего внимания, Амрик Сингх пружинисто сбежал вниз по лестнице, как радушный хозяин, провожающий дорогого гостя. Он обнял Мусу и сунул ему в руку принесенный с собой пакет.

— Это твоему отцу. Скажи, что я заказал это специально для него.

В пакете была бутылка виски «Ред Стаг».

В фойе наступила полная тишина. Все — зрители и участники — прекрасно поняли подтекст разыгранного Амриком Сингхом сценария. Если Муса отвергнет подарок, то это будет открытым объявлением войны и смертным приговором. Если же Муса примет подарок, то это будет означать лишь то, что Амрик Сингх доверит его исполнение боевикам. Он прекрасно понимал, что весть о подарке разнесется по всей округе, о ней узнают все группировки боевиков, и, какими бы ни были их внутренние разногласия, они все сходились в одном — коллаборационисты заслуживают смерти. Мало того, питье виски — даже не коллаборационистами — было поступком, недопустимым для мусульманина.

Муса подошел к стойке бывшего буфета и поставил бутылку на нее.

— Мой отец не пьет.

— Арре , зачем скрывать? В этом нет ничего постыдного. Твой отец пьет, я же знаю! И ты сам это прекрасно знаешь. Я купил эту бутылку специально для него. Но хорошо. Я сам отдам ее ему.

Амрик Сингх, продолжая улыбаться, приказал своим людям проводить Мусу и позаботиться о том, чтобы он в целости и сохранности добрался до дома. Майор был очень доволен своими действиями.

Занимался рассвет. Темно-серое небо окрасилось в слабый розовый оттенок. Муса шел домой по вымершим улицам. Джип следовал за ним на почтительном расстоянии, а водитель по рации предупреждал солдат на блокпостах, чтобы они беспрепятственно пропускали Мусу.

Он вошел в дом, не стряхнув с плеч снег. Холод снега был ничто в сравнении с холодом, обжигавшим изнутри. Видя его лицо, родители и сестры не стали спрашивать, что с ним было. Он сел за стол и продолжил писать письмо, которое писал, когда за ним приехали солдаты. Письмо было на урду. Муса писал быстро, словно спешил успеть дописать письмо, пока тепло не покинуло его тело, пока оно не остыло — быть может, навсегда.

Это было письмо к мисс Джебин.

Бабаджаана,

ты думаешь, что я буду скучать по тебе? Ты ошибаешься. Я никогда не буду по тебе скучать, потому что ты будешь со мной всегда.

Ты хотела, чтобы я рассказывал тебе правдивые истории, но теперь я уже не знаю, что сейчас можно считать правдой. То, что раньше считалось реальностью, теперь звучит, как глупая сказка — такая, как те, что я тебе рассказывал. Они очень тебе не нравились, ты их просто не выносила. Но наверняка я знаю только одно: у нас в Кашмире жить вечно будут мертвые, а живые — это всего лишь притворяющиеся мертвецы.

На следующей неделе мы собирались выправить тебе идентификационную карточку, ты же знаешь, джаана , наши карточки важнее нас самих. Эта карточка — самое ценное из всего, чем может обладать человек. Она ценнее, чем самый прекрасный ковер, прекраснее, чем мягчайшая кашмирская шаль, чем самый большой сад. Или все вишни или орехи в наших садах. Можешь себе это представить? Номер моей карточки M108672J. Ты говорила, что это счастливый номер, потому что М — это мисс, а Дж — это Джебин. Если это так, то моя карта скоро принесет меня, как на крыльях, к тебе и нашей аммаджаан. Так что будь готова делать уроки и на небе. Какой смысл говорить тебе, что на твоих похоронах были сто тысяч человек? Тебе, кто могла считать только до пятидесяти девяти? Я сказал «считать»? Я хотел сказать — «кричать». Ты могла выкрикнуть числа только до пятидесяти девяти. Надеюсь, что, где бы ты сейчас ни была, ты уже не кричишь. Ты должна научиться говорить тихо — ну хотя бы иногда. Как мне объяснить тебе, что такое сто тысяч? Это очень большое число. Давай я попробую объяснить это тебе с помощью времен года. Подумай, сколько листочков появляется на деревьях и сколько камешков становится видно на дне ручья, когда тает лед. Вспомни, сколько красных маков расцветает на лугах. Вот столько и есть сто тысяч весной. Осенью столько листьев, опавших с чинар, хрустело под ногами в университетском кампусе, где мы с тобой гуляли (ты тогда страшно разозлилась на бродячего кота, который отказался взять хлеб, который ты ему предложила. Мы теперь все становимся как тот кот, джаана . Мы теперь не доверяем никому. Хлеб, который нам предлагают, опасен. Потому что превращает нас в рабов и льстивых лакеев. Наверное, ты бы разозлилась на всех нас.) Но мы отвлеклись. Мы же говорили о числах. Точнее, о числе сто тысяч. Зимой это число снежинок, падающих с неба. Помнишь, как мы с тобой их считали? Помнишь, как ты пыталась их ловить? Вот столько много людей и есть сто тысяч. На твоих похоронах люди покрыли всю землю, словно снег. Можешь представить себе эту картину? Можешь? Хорошо. И это только люди. Я еще не рассказал тебе о медведе, который спустился с гор, про оленя, смотревшего на похороны из леса, про снежного барса, оставившего следы на снегу, и про коршунов, круживших в небе. О, им все было видно как на ладони. Это был целый спектакль, представление. Тебе бы понравилось. Ты всегда любила, когда было много народа, я знаю. Ты стала бы городской девочкой — это было видно с самого начала. Теперь твоя очередь. Расскажи мне…