Арундати Рой - Министерство наивысшего счастья

— Где ты научился так падать? Кто тебя научил этому?

Он осмотрел сына, подчиняясь инстинкту встревоженного кашмирского родителя. Он искал чего-то необычного — мозолей на указательном пальце от спускового крючка, потертостей на локтях и коленях — признаков военной подготовки в одном из лагерей. Никаких признаков он не нашел, но решил откровенно поговорить с Мусой о сведениях, сообщенных ему Амриком Сингхом — о ящиках с «железом», временно хранившихся в саду семьи в Гандербале, о поездках Мусы в горы, о его встречах с неблагонадежными «друзьями».

— Что ты можешь обо всем этом сказать?

— Спроси своего друга, майора-сахиба. Он скажет, что ум, который нельзя применить, стоит не дороже мусора.

— Тсе чхуй марнуй асси сарней ти марнавакх, — ответил на это Годзилла. («Тебя убьют и всех нас вместе с тобой».)

Когда Амрик Сингх пришел в следующий раз, Годзилла настоял, чтобы на встрече с гостем присутствовал и Муса. По случаю прихода дорогого гостя все уселись на ковер вокруг пластикового, украшенного цветами дастархана , а мать Мусы обслуживала гостей. (Муса попросил Арифу позаботиться о том, чтобы ни она, ни мисс Джебин не показывались на первом этаже до ухода визитера.) Амрик Сингх источал тепло и дружелюбие. Он чувствовал себя как дома, откинувшись на подушку. Он рассказал несколько вульгарных анекдотов о глупых сикхах и сам громче всех смеялся этим шуткам. Затем, сказав, что ремень помешает ему пить и есть вволю, он расстегнул и снял ремень с кобурой, из которой он даже не подумал вытащить пистолет. Если он хотел показать, что доверяет хозяевам, то это действо, наоборот, произвело противоположный эффект. Гибель Джалиба Кадри была еще впереди, но все знали о череде связанных с именем Амрика Сингха убийств и похищений. Пистолет зловеще лежал среди сладостей, закусок и чайников. Встав из-за стола и поблагодарив хозяев, он собрался уходить, забыв пистолет, или притворившись, что забыл. Годзилла взял пистолет со стола и отдал майору.

Амрик Сингх внимательно посмотрел на Мусу, рассмеялся, надел и застегнул пояс.

— Хорошо, что твой отец вспомнил. Представь себе, что было бы, если бы во время какой-нибудь облавы у вас нашли бы оружие. Не то что я, вам бы и сам Бог не смог бы помочь. Только вообрази.

Все послушно рассмеялись вслед за майором. Однако Муса заметил, что глаза Амрика Сингха не смеялись. Они только поглощали свет, но не отражали его. Это были матовые, бездонные черные диски без малейшего намека на блеск.

Теперь эти же матовые глаза смотрели на Мусу через заставленный пресс-папье стол в будке киномеханика кинотеатра «Шираз». Это было необычное зрелище — Амрик Сингх, сидящий за столом. Было совершенно ясно, что майор не имеет ни малейшего понятия, что делать с этим предметом, если не считать использования его как кофейного столика, заваленного сувенирами. Стол был поставлен так, что майору Амрику Сингху стоило лишь откинуться на спинку стула и посмотреть сквозь маленькое прямоугольное отверстие в передней стене — сквозь окно киномеханика, а теперь просто смотровое окно, — чтобы видеть, что творится в главном зале. Двери камер для допросов выходили из зала, и над каждой дверью светилась красная неоновая надпись «Выход». Иногда это соответствовало действительности. Экран был до сих пор занавешен тяжелым красным занавесом, который в прежние дни поднимался к потолку под веселую музыку детской песенки о слоненке. Сиденья были сняты и свалены в углу, а в зале устроили площадку для игры в бадминтон, где уставшие солдаты могли выпустить пар. Даже в этот час в кабинете Амрика Сингха слышался ритмичный стук воланов о ракетки.

— Я приказал доставить тебя сюда, чтобы принести мои глубочайшие извинения и выразить мое искреннее человеческое сочувствие в связи с постигшим тебя горем.

Кашмирское сумасшествие зашло так далеко, что Амрик Сингх искренне не понимал жуткую иронию происходящего — в четыре часа утра вытащили из дома и под конвоем вооруженных солдат насильно привезли в следовательский центр человека, у которого только что застрелили жену и дочь, чтобы выразить ему соболезнования.

Муса знал, что Амрик Сингх был хамелеоном, что под тюрбаном он был «мона» — он не носил длинных волос, как положено сикхам. Амрик Сингх совершил это святотатство — отрезал волосы — много лет назад. Муса слышал, как он хвастался Годзилле, что во время контртеррористических операций он мог выдавать себя за индуса, сикха или за говорящего по-пенджабски пакистанца. Амрик, смеясь, рассказывал, как для того, чтобы выявлять сочувствующих, он и его люди переодевались в шальвары и камизы и глухими ночами стучались в деревенские дома, выдавая себя за пакистанских боевиков, ищущих убежища. Если их принимали, то на следующий день хозяина дома хватали как «пособника».

— Но как безоружные жители могли бы не принять вооруженных до зубов боевиков? — не удержавшись, спросил Муса.

— О, мы оценивали теплоту приема, — ответил Амрик Сингх, — у нас для этого есть специальный термометр.

«Возможно, но вы не понимаете всей глубины кашмирского двуличия, — подумал, но не сказал вслух Муса. — Вы не имеете ни малейшего понятия о том, как такой народ, как мы, переживший такую историю, как наша, научился прятать свою гордость под личиной смирения. Двуличие — это единственное наше оружие. Вы не знаете, как умеем мы лучезарно улыбаться, когда разбиваются наши сердца. Вы не знаете, с какой яростью можем мы ополчаться против тех, кого любим, и как радушно приветствовать тех, к кому не испытываем ничего, кроме отвращения. Вы не понимаете, как тепло мы можем принимать вас. Думая лишь об одном: скорее бы вы убрались прочь».

Но это была лишь одна из возможных точек зрения. С другой стороны, возможно, в тот момент именно Муса был наивен, потому что Амрик Сингх наверняка в полной мере понимал, с какой антиутопией ему приходится иметь дело — с антиутопией, население которой не соблюдало никаких границ, не признавало никакой лояльности и не смущалось самой невероятной глубиной своего падения. Что же касалось кашмирской души, если таковая когда-нибудь существовала, то Амрик Сингх не искал ни ее понимания, ни ее прозрения. Для него это была игра, охота, в которой его ум и проницательность были противопоставлены уму и проницательности его добычи. Он считал себя скорее охотником, нежели солдатом. И это делало его абсолютно солнечной личностью. Майор Амрик Сингх был азартным игроком, лихим офицером, злым следователем и веселым, хладнокровным убийцей. Ему нравилась его работа, и он все время искал способы получить от нее максимум удовольствия. Он вступал в радиосвязь с боевиками, когда они случайно настраивались на его волну или, наоборот, он — на их. Тогда начинался обмен «любезностями». « Арре , кто я такой, если не скромный туристический агент? — говорил он боевику. — Для вас, джихадистов, Кашмир — это всего лишь перевалочный пункт, не так ли? Ваша цель — это джаннат , где вас ждут гурии. Я всего лишь облегчаю вам путешествие». Себя он именовал «экспрессом в джаннат» . Если он говорил по-английски, а это бывало всякий раз, когда майор Амрик Сингх напивался, он именовал себя «райским экспрессом».