Дарья Бобылёва - Вьюрки [журнальный вариант]

Входная дверь была распахнута, и на крыльце стоял… радиоприемник. Тот самый бабушкин приемник, который Катя выбросила с перепугу в окно в первую ночь после исчезновения выезда. Крутилась ручка, металась по шкале красная полоса, и приемник шипел, перемежая фоновый шум чем-то похожим на птичьи вскрики и шепот. Вдруг ручка замерла. Приемник исторг механический взвизг и проскрипел:

— Первый перст мой.

Ослепительно-белая вспышка ударила в стекла веранды. Подушка словно взорвалась в руках, закружились догорающие на лету перья. Лампочка над дверью разлетелась. А ручка оплавленного приемника продолжала крутиться, красная полоска бегала, точно внимательный вертикальный зрачок, и шепот становился все громче…

Катя пинком отбросила приемник в кусты. Опрокинула стол, вытащила из кухонного шкафа все ящики — где-то там был маленький транзистор, он просто затаился, молчал до поры. Швырнула стул в окно, сдернула с холодильника кружевную салфетку — ручной работы, бабушкиной. Попыталась опрокинуть сам холодильник, но сил не хватило. Потом заметила, что один из ящиков полон вилок, ложек — все старое, потускневшее. Серафимино. Она метнула ящик в разбитое окно, мельхиоровый дождь обрушился на опаленный шиповник.

Ей стало дико и весело. Захотелось растоптать, сжечь, убить все, что связано с Серафимой, беспалой шизофреничкой, которая одна была во всем виновата. Одеяла и прочее Катя, задыхаясь от усталости и жара, выволокла на улицу, свалила у крыльца. Вспомнила, что у нее нет спичек и непонятно, как искать их теперь в разгромленном доме. И остановилась, растерянно уставившись на лежавшую сверху вышитую подушку.

Язычки белого пламени расцвели на ней сами. Побежали по пыльной ткани, окрепли. Катя протянула руки, коснулась их пальцами, но боли не было. Только словно рванулся изнутри ответный огонь, забился в груди вместо сердца. И она почти увидела под своими ногами колышущееся от горячего ветра поле, почти почувствовала, что сама и есть этот белый огонь…

Это продолжалось всего секунду, а потом снова запекло под ребрами и в помутившейся голове, стало нечем дышать. Катя бросилась к калитке, на ощупь нашла колонку, застучала ручкой… Воды не было. А она уже чувствовала не просто жар, ей казалось, что огонь перекинулся на нее с казнимых бабушкиных вещей. Не разбирая дороги, падая, обдирая колени и снова вставая — так же, как Серафима когда-то летела на страшное поле, — Катя побежала к реке.

А повсюду кипела уборка, люди вытаскивали из домов и сараев десятилетиями копившийся хлам и жгли. Летели в костры косомордые гномы, уточки и другие безобразные украшения, продавленные кресла, рваные раскладушки, дедушкины лыжи и бабушкины тряпки. А те, кто не исполнял обязанности инквизитора, мыли полы и окна, стирали занавески, посыпали дорожки чистым песком. Уборка кипела так неистово, словно вьюрковцы стремились избавиться от всех следов своей неопрятной дачной жизни.

Заскрипели под ногами мостки. Из заволновавшейся воды глянуло кривое отражение, окруженное лепестками бледного пламени. Катя отступила немного и с разбегу бросилась в реку.

Что-то тяжелое и скользкое толкнуло ее в бок. Катя открыла глаза, но не смогла ничего разглядеть. Холодная туша поднырнула под живот, и Катя поняла, что ее выталкивают к поверхности. Сопротивляться она не стала и секунду спустя уже жадно хватала ртом воздух, кашляя и отплевываясь.

Темную гладь разорвали поднявшиеся из глубины пузырьки, а следом показалась мокрая голова. Золотистые глаза моргнули, вдавившись под многослойные веки и тут же вынырнув обратно.

— Ромочка, — облегченно вздохнула Катя.

Она помнила, как впервые встретила его таким — новым. Как коснулась ногами дна, которое на глубине оказалось песчаным и твердым, а вовсе не илистым, и полной грудью вдохнула воду. И не захлебнулась. Разорвалась пелена перед глазами, и она ясно увидела кружево водорослей, силуэты рыб, наполненные речной взвесью полосы света вверху. Это произошло в то мгновение, когда живые тонкие трубочки воткнулись ей под ребра. И Ромочку она тоже увидела: он стоял, широко распахнув рот, из которого тянулись, подрагивая, эти острые хоботки, и ласково смотрел на нее золотистыми лягушачьими глазами.

Сейчас Ромочка тоже приподнял губу, и хоботки, извиваясь, поплыли к ней.

— Не надо, — попросила Катя.

Ромочка качнул головой, и она поняла, что он улыбается ей огромным ртом.

Вот, значит, почему ты не стал возвращаться, подумала Катя, дернувшись от боли в боку, там, где прорвали кожу жадные трубочки. Выполнили твои девочки обещание, ты теперь — как они. Да и зачем, там тебе места не было, а тут нашлось.

Жар потихоньку уходил: хоботки вытягивали его. Поймав Катин прояснившийся взгляд, Ромочка выпростал из воды то, что давно перестало быть рукой, и показал — давай к нам… И они опять стояли на песчаном дне, дышали водой. Топорщили гребни окуни, толклись у самой поверхности стаи уклеек. Сверкнул золотистым боком лещ, огромный, как поднос. Килограмма на три, прикинула Катя, мне б такого… И вдруг заметила, как сгорбился, опустил голову Ромочка. Целительные трубки его потемнели, будто обуглились, глаза подернулись пепельной пленкой. Выпитый жар пек его. Катя схватилась за хоботки, попыталась выдернуть, но обожженная кожица снималась лоскутьями, а сами они вонзались еще глубже. Ромочка качнулся, выпустил изо рта облачко слизи.

Катя оттолкнулась от дна ногами — в надежде отделаться как-нибудь от глупого самоотверженного Ромочки — и тут же опустилась обратно. Но спустя несколько секунд вокруг замелькали еле уловимые глазом тени, многосуставчатые лапы подхватили Ромочку, с хирургической точностью извлекли опаленные трубки из тела Кати и вытолкнули ее наверх.

По мышцам разливалась тягучая слабость. Катя медленно взобралась на мостки и растянулась на них, чувствуя себя выжатой, неспособной пальцем пошевелить. Внизу послышался всплеск. Знакомая темная голова вспучилась над водой, моргнула, и на доски шлепнулся щуренок с прокушенным брюхом.

— Ромочка… — облегченно улыбнулась Катя и заснула.

Участки достигли той степени ухоженности, к которой стремилась покойная Светка Бероева. Дачи блестели вымытыми окнами, теплый ветерок одобрительно поглаживал белопенный тюль.

А вьюрковцы начали собираться.

Клавдия Ильинична выкатила из угла чемодан на колесиках, уложила туда одежду, белье. Зеркальце. Фотографию молодого Петухова. Пузырьки с лекарствами. Вазочку вместе с букетом желтых цветов, похожих на мелкие ромашки. Вода смешалась с землей, потекла по напряженно улыбающемуся лицу Петухова.

Андрей рассовал по рюкзакам ноутбук, планшет, смартфон, наушники. Свернул и туго перетянул стропами резиновую лодку, упаковал в чехол. А весла никак не влезали. Он сломал каждое об колено, сложил покомпактней и застегнул молнию.