Дарья Бобылёва - Вьюрки [журнальный вариант]

Через окно Катя наблюдала, как собирается Никита. Бесформенный рюкзак был набит под завязку, но Никита все равно сгребал вещи, пихал их в рюкзак, сгребал то, что упало, пихал, сгребал… Звенели пустые бутылки, которые он зачем-то решил взять с собой.

— Ты куда намылился на ночь глядя? — спросила наконец Катя.

Никита отвлекся на секунду, молча посмотрел на нее и улыбнулся. Выглядела Катя и впрямь забавно — пятнистое от синяков, опухшее после долгого сна лицо, водоросли в волосах. Она стояла на цыпочках, ухватившись за подоконник, и следила за Никитой с естествоиспытательским интересом.

— Ночь на дворе, Павлов. Я долго спала. А смотри… — Катя указала наверх, покачнулась и снова вцепилась в подоконник.

Было светло как днем. Небо затянула ровная белая пелена.

— Павлов. Ой и дурак ты, Павлов. Чуть ли не первым попался.

Он оставил в покое рюкзак и подошел к окну. Лицо у него было как пелена на небе — светлое, спокойное.

Катя потянулась навстречу:

— Давай. — Она глянула на Натальино клеймо, багровевшее у него на коже. — Я, может, тоже хочу… успокоиться.

Никита взялся за оконные створки и захлопнул их, чудом не прищемив ей пальцы. Катя отшатнулась, угодила в аккуратно подстриженные крапивные заросли и зарычала в беспомощной ярости:

— Почему вы меня не трогаете?!

Снова потек по жилам жгучий, но совсем не крапивный жар. Катя прикрыла глаза, глубоко вздохнула, вспомнила водяную прохладу и арбузный запах реки, вспомнила, как проснулась на мостках с ясной головой и легким, даже слишком легким телом. И жар угас.

Дачники, закончившие сборы, выходили на улицы и бродили по Вьюркам, выискивая тех, кого еще не коснулась всё прощающая рука. И сама Наталья бродила с ними, точно из-под земли вырастая белым столбом.

Особенно упорно к общей радости не хотел присоединяться молодняк. Ленку Степанову нашли в трансформаторной будке. Двоих мальчишек сняли с высоченной ели, перемазанных в смоле и орущих благим матом. Раздолбай Пашка умудрился выбраться из дачи через окно, проползти под забором и бесследно раствориться в лесу, об опасностях которого ему было прекрасно известно. Леша-нельзя скрылся в кошачьем царстве Тамары Яковлевны. Все видели, как он выглядывает в окно дачки и показывает нос пришедшей за ним делегации, вот только… Кошки. Они встали на пути вьюрковцев шипящей стеной, облепили калитку — и атаковали внезапно и беспощадно. Зинаиде Ивановне в клочья изорвали руку, старичку Волопасу чуть не выцарапали глаз.

Тамара Яковлевна тем временем нашла в кладовке молоток и вернулась в комнату, где бормотал воскресший телевизор. Она уже выдернула шнур из розетки, но это не помогло. Белоглазая рожа с экрана бормотала что-то, кривя трещину рта.

Наталья подошла к калитке… и остановилась. Перед ней сидела глупая кошка-трехцветка. Она сверлила Наталью взглядом и выла, плотно прижав к голове уши.

Тамара Яковлевна размахнулась и ударила молотком по экрану, прямо промеж белых глаз. Раздался хлопок, полетели искры, и телевизор сдох навеки.

Лицо Натальи еле заметно дрогнуло. Она неторопливо повернулась и пошла прочь, увлекая за собой дачников. В спины им продолжала выть трехцветка.

Катя удивилась, когда, вернувшись к себе, увидела толпу у крыльца. А потом услышала гулкий топот по кровельному железу. Юки забралась на крышу веранды и металась там. Она то крыла стоящих внизу визгливым матом, то прижимала руки к груди:

— Миленькие, ну пожалуйста… ну отстаньте… Зомби гребаные!

Катя молча прошла сквозь уклоняющуюся от нее толпу. Нащупала в кармане рыболовный крючок, вытащила его и воткнула, приподнявшись на цыпочки, над входной дверью. Лучше бы, конечно, булавку или иголку, но уж что нашлось…

— От дурных людей, от незваных гостей, — услышала затихшая Юки Катин шепот.

Дачники сделали шаг назад. Катя выдохнула с облегчением — и увидела Наталью. Высоченная, как будто прибавила в росте с момента возвращения, она смотрела на нее. Глаза Натальи совсем потеряли цвет, и переливался в глубине бледный огонь.

Тишину разорвала громкая музыка — посыпалось горохом жизнерадостное тунц-тунц. Юки в панике зашлепала руками по карманам, вытащила орущий телефон и отбросила. Телефон съехал по козырьку и упал к Катиным ногам. Наталья указала на него и медленно кивнула.

В трубке шуршало — умиротворяюще, как трава на полуденном ветерке. Что «соседей» обязательно приветствовать надо, чтобы беду не навлечь, Катя знала, но как здороваться с Полудницей, забыла напрочь. Бабушка про многих рассказывала, но про бабу огненную говорила редко, и видно было, что боится еепуще смерти. Наконец из какого-то закоулка памяти вынырнуло, и Катя тихонько сказала:

— Как рожь высока, так хозяйка благ а .

— Так, — прошелестел в трубке сухой голос. Губами Наталья не двигала, они застыли в полуулыбке.

Столько времени было потрачено на бесконечные цепочки догадок, столько всего Катя хотела выкрикнуть в полыхающее белым огнем лицо! А теперь Полудница стояла перед ней в обличье добродушной и шумной соседки — и в голове было пусто…

— Что вам нужно? Зачем пришли?

— Первый перст мой.

— Серафима ведь отдала…

Наталья еле заметно качнула головой:

— Не угадала. Первый перст. В роду. Ты.

Катя стиснула телефон вмиг вспотевшими пальцами.

— Брату не сестра. Мужу не жена. Детям не мать. Одна как перст.

— Врешь! — крикнула Катя. — Была я мужу жена!

— Венчанная? То не муж, то дружочек.

И наконец все выстроилось, сложилась картинка. Даже Катин день рождения перед самым летним солнцестоянием, от которого она не первый год пряталась в своем дачном убежище, оказался вдруг частью мозаики. Снова стало жарко — не то от бледного пламени, не то от злости на Полудницу, которая все это, выходит, ради должка своего мелкого учинила. Катя шагнула ей навстречу, на нижнюю ступеньку:

— За мной пришла, значит? Срок вышел? Тридцатник стукнул, портиться начала?

— Наоборот. В колос пошла.

— Так забирай!

— Зачем? Не за долгом я. Ты и так наша. Сама нас привела.

— Привела?! — Катя яростно замотала головой. — Врешь! Никого я не приводила!

— Ты — дверь наша, — ответил сухой голос.

И все внутри остекленело, как оплавленный песок. А потом будто взорвалось, сметая остатки отчаянной уверенности, за которую Катя до последнего цеплялась: что это не она виновата во вьюрковских бедствиях.

— Какая еще дверь?!

— На место новое. Хорошее.

— Сюда? Почему сюда?..

— Привольно тебе тут. И нам хорошо будет.

— Это не ваше место! Ваше в Стоянове!

— Плохо там теперь. Тесно. Уж заждались, пока дверь откроется.

— Тут… тут не ваше! Тут же люди! — Катя вгляделась в спокойные, стершиеся лица дачников. — Зачем вы их тут заперли?!