Валерий Бочков - Шесть тонн ванильного мороженого

Толстая и тупая шея, две румяных складочки в месте врастания в череп, без складочек и не определишь, где начинается голова. Череп выбрит до младенческого лоска, до парафиновой жирноватой склизкости. Непреодолимо хочется потрогать его пальцем, надавить, осторожно и гадливо, – так дети трогают снулую рыбу, видели?

Пара секунд – Даша уже ненавидела эту шею.

Села – с фасада незнакомец выглядел еще менее привлекательно: лоб – почти зеркальное отражение затылка – те же две жирные складочки. Приоткрытый рот, сигарета, дымок вверх.

Сигарета! – мерзавец курит ее сигареты! Короткими хамскими пальцами поигрывает пачкой «Голуа», синей, с крылатым шлемом на этикетке. Новехонькой пачкой «Голуа», которую она только что купила в автомате при входе в бар. И даже еще не распечатала – не успела… А теперь – вон, в пепельнице мятый целлофан с ленточкой и комок фольги.

Прозрачные серые глаза с набрякшими веками (наверняка пьянь), глубоко ввинченные в голову, наблюдают за Дашей. Глумливо-насмешливо? – вот ведь мерзость! Даша ощутила, как у нее запылали щеки, густой жар, лихой и бесшабашный, знакомый еще по детским дракам (она отчаянно дралась в школе, как тогда говорили, «до первой крови»), налил упругой силой лицо и плечи. Костяшки кулаков побелели.

Наглецу принесли пиво.

Высокая кружка, в пол-литра, с удобной на четыре пальца ручкой. Пена плотно выперла и нависла над краями, чертя быстрыми каплями вертикальные линии на потном стекле.

Хам вдохновенно засопел, наливаясь желанием.

И тут Даша, неспешной (все делаем плавно) деловитой рукой развернула кружку к себе – чтоб половчей ухватить, подняла – тяжелая, зараза, – и, примяв ртом нежную белизну, отпила.

Бритый остолбенел. Ворованная сигарета прилипла и свесилась с синеватой, чуть, может, в перламутр, губы.

Даша сделала гримасу как от горького – фу-у, гадость! – и выпустила пиво тонкой струйкой обратно в кружку.

И поставила перед ним.

Потом ловко подцепила с подоконника свой баул (аппаратура, тряпки, зубная щетка – привычный комплект) и, бойко боднув плечом стеклянную дверь, вылетела на улицу.

Делать все плавно и не спеша сегодня явно не получалось.

Зажмурилась – свет и тень, яркое и черное.

Пронзительно пахнуло прелой сиренью – жарко – а ведь только начало мая.

Даша закинула баул за плечо, руки чуть дрожали, но дрожали приятно, с синеватым звоном – как высоковольтная линия. Она азартно зашагала, громко цокая и стараясь не наступать на трещины в мостовой. Как в детстве.

Потом поймала такси.

Верх сиденья раскалился через стекло, Даша откинулась. Блаженно утонула головой в мягком тепле.

Перевернутые вверх ногами карнизы и крыши понеслись куда-то назад, смешались с синим, выскочило и пропало слепящее крыло и наконечник копья – так, Золотая Эльза, после запрыгали-заплясали зеленые макушки Тиргартен, теперь уже по прямой до самого Тигеля.

– Какой терминал? – спросил шофер.

– Сейчас. – Даша поставила мир обратно на ноги, голова чуть кружилась, стала шарить по бесчисленным карманам. – Сейчас посмотрю.

Паспорт, аккредитация – столько карманов! Ага, вот билет!

Из внутреннего кармана вместе с авиабилетом она достала пачку сигарет «Голуа», синюю, точнее, кобальт, шлем с крылышками на этикетке. Нераспечатанную. Ту самую, что она купила в автомате при входе в бар где-то с полчаса назад.

Москву она теперь пролистывала – мимо, мимо, из Шереметьева без задержки в Домодедово или во Внуково, а оттуда уже дальше.

Поначалу было невыносимо: ну как же – Москва! Постепенно стало скучно. Теперь невыносимо скучно – хватит. Конечно, бывает, куда деваться, порой эта Москва топорщится неловко сложенной картой, лезет жухлой краской – охра да белила, вроде задника к прошлогодней пьеске, что кое-как бездарно доковыляла до конца сезона, – и кому это все нужно? Хлам.

Хватит! Теперь все под плотной крышкой.

Вот, например, запахи июльской гари и мокрой пыли после слепого дождика. Тут же настой тополиной горечи. Подорожник на коленке с красной тенью посередке… что еще?

Сладковатый шепоток кривеньких свечек у прибитых страшным гвоздем ног Христоса, ног, коричневых, как копченая камбала. А голова его унеслась в сумрачную высь, что еле-еле шевелит вялыми пальцами пыльных лучей сквозь мутные стеклышки. Головы не видать – черная бездна. Но ты-то знаешь – там колючки венка и бусинки крови по воску бледного лба. Жалко до слез. Говорят, кстати, тут Суворов венчался…

…И лодка на воде цвета стреляных гильз, лодка застыла, умерла, да и вода не шелохнется, вся в седом пухе – и откуда столько одуванчиков? Дальше – мосток полукругом с белыми балясинами – смешное слово – это отражение, а сверху точная копия – так и срослись в кольцо. Еще выше другое кольцо, нет, колесо! – и спицы есть, а как же, – то важно царит в пестром от солнца небе. А из кустарно раскрашенных кабинок восторженные руки:

– Гля! Вон наш дом!

– Ага! А вон школа!

Туда же (под плотную крышку) на самое дно были упрятаны и осколки-обрывки прежних московских дружб и знакомств, лица слиняли, стали под стать картонной Москве – бутафория, одним словом.

Одни, неудачники, страстно завидовали ей: «Фифа европейская – немецкий паспорт! Выставки у нее в нью-йорках, как же! Забыла, как под «солнцедар» ее по подъездам тискали!»

(Вовсе нет, она не только не забыла, а очень даже любила об этом вспоминать, кое-что при случае могла рассказать со смаком. Были, как же, были там забавные истории.)

Другие, удачливые, бесились от того, что ей было абсолютно наплевать на их машины-бриллианты-виллы-евроремонты. Абсолютно!

Разговоры о деньгах и на темы смежные Даша обрывала грубо, порой нецензурно. Матом она крыла крепко и без затей, как пехотный капитан. Деньги, вашу мать!

Вот и получалось: одни не могли поскулить, насколько у них этих самых денег нет, другие – какая их чертова прорва.

Поэтому-то все плоские человечки – и везунчики, и те, кто остался на бобах, да и сам нелепо напомаженный город, увы, увы, совсем уже неузнаваемый, так вдруг и впопыхах утыканный страшноватыми башенками и гнусными статуйками, – все оказалось скомкано, смято и прихлопнуто сверху. Той самой крышкой.

А вы говорите – Москва.

Нет, Москву – мимо, теперь на юг.

Из захолустного аэропорта дальше, уже на восток, в горы, выставив в окно изящную руку с сигаретой, стремительно тающей, – алый ободок прытко ползет вниз, скорость слизывает пепел и дым. Таксист возмутился азартно: «Можно курыт?! Дэвушка! Дажэ нужно!» – после этого не замолкал до самого перевала.

Курить так курить. Вот Даша и курила.

Курила и смеялась, кивала, половины не понимая, да и какая разница?