Валерий Бочков - Шесть тонн ванильного мороженого

Подкатила белая «Нива», уткнулась в забор.

С этого момента – как фотография, застывшая сцена, жесткий свет. За ней другая, третья. Происходящее распалось на фрагменты, грубо нарезанные и кое-как склеенные.

Холуек до этого постоянно оглядывался на дорогу, тут же вскинулся и скоро засеменил к машине. Что-то живо говорил в приспущенное окно. Даша следила краем глаза, внутри поднималось мутное беспокойство. Плохо дело.

Из машины появился мужчина, выскочил ловко и энергично – кожанка, ежик черным углом врос в лоб, брови – мазок сажи. Выпрямился, разминая спину, бегло перещупав застолье, нашел ее лицо, впился.

Беспокойство исчезло, замаячила неизбежность. Да, плохо дело, подумала она, совсем плохо.

Из «Нивы» появились еще двое, лениво потягиваясь, словно только проснулись. Тоже в кожаных куртках, один с «калашниковым», лихо подхватил его за цевье, легко, как игрушку. Закурили, щурясь на солнце – вот ведь погодка выдалась, благодать.

«Безопасность» и «майор» – вот и все, что Даша ухватила – черно-белый кадр, удостоверение тут же захлопнулось.

– Документы, цель поездки? – почти без акцента.

Даша мотнула головой – мол, там, придерживая камеру, вылезла боком из-за стола.

Тамада даже не запнулся, лишь отвел глаза, друг Гена вовсю ухмылялся сальным ртом, жир блестел и на подбородке.

Даша быстро зашагала, те трое за ней. Было совсем рядом, полсотни шагов, не больше. Сбоку залаяла собака. Даша толкнула дверь, еще одну. Из-под кровати вытащила баул. Достала паспорт.

Майор раскрыл темно-бордовую книжку, перелистал страницу за страницей, вглядываясь в штампы и записи, вернулся к началу, поднес к сощуренному глазу, разглядывая фотографию. Сравнил. Даша мрачно огрызнулась:

– Не похожа?

– Аккредитация?

Даша протянула запаянную в пластик картонку с морковного цвета словом «Пресса» поверху.

Майор молча разглядывал с минуту.

«Чего там рассматривать – три слова да фотка с печатью?» – Даша исподлобья следила за ним. Взглянула на дверь, двое мордатых в зеркальной симметрии привалились к косяку, толстыми ладонями баюкая «калашниковы» – идиллия.

– А это что? – он ткнул в раскрытый блокнот.

На кровати лежали ее записи, дневник, не дневник, так мысли всякие, начала еще в самолете. Кое-что ночью добавила, когда не спалось.

– Это, – Даша сделала паузу, закончив с нажимом, – личное!

Майор, по-птичьи повернув голову и чуть подавшись вперед, прочитал громко и почти без акцента:

…«Из вожделнья вызревая, тоскливый эрос бытия, Моих набрякших губ срывая, не тех, а…»

И тут произошло поначалу чуть замедленное и вдруг внезапно ускорившееся движение, как на биллиардном столе, когда ловким шаром расшибаешь пирамиду: Даша нерешительно качнулась вбок и, резко поднырнув, ухватила блокнот, майор вцепился смуглой клешней в ее запястье, Даша с размаху впилась в солоноватую кисть мелкими белыми зубами, майор зарычал и приподнял ее, запросто так приподнял, да и немудрено – в ней и шестидесяти нет, а он на голову выше – бугай!

Прогнувшись спиной, Даша со смачным оттягом саданула его коленом промеж ног.

Майор охнул и скорбно сложился пополам. Мордатые, суетясь и толкаясь, заломили ей руки за спину. Больно и всерьез.

– Вот там и разберемся. – Странное дело, акцент у майора то появлялся, то пропадал вовсе, это он буркнул не оборачиваясь.

«Ниву» плавно качнуло на ухабе. Дашу, запечатанную между мордатыми, качнуло в унисон с ними. Один хмыкнул и глуповато выдал «опа» – кретин.

– Вы мне съемку сорвали! – крикнула она в красную шею и колючий затылок. – Для «Ройтерс»!

– Ты, слушай, – правый сосед боднул ее плечом, – ты, эта, нэ шуми. Видишь, дарога не ровний… раз… и выпал вниз. Бывает. Горы, понимаешь?

Зря он это сказал, зря.

– Ты! Скотина, грязь! Пугать меня будешь?! Я иностранная подданная, немецкая гражданка! – взорвалась Даша, толкая мордатых локтями.

– Вот именно, иностранная, – с переднего сиденья резанул майор, круто повернувшись к Даше, – ты думаешь, тебя первую ловим? Ты про Карен Виттенберг слышала?

Про Карен она, конечно же, слышала. И про отбитые почки, и про три месяца в подвале тоже. Красный Крест все это время пытался ее найти, власти разводили руками. Странно, что она вообще выбралась живой.

– Я что, по-твоему, шпионка?!

– Вот я и говорю, приедем – разберемся. – Майор лениво отвернулся.

– А чего время-то тянуть? Разберемся! Ты меня здесь прямо и шлепни! Как твой коллега советует! – Даша зло засмеялась. – Моего деда в тридцать седьмом как английского шпиона расстреляли. На Лубянке, без суда и следствия. Во дворе прямо. Вывели и расстреляли! Так что нам, Савельевым, не привыкать! Давай, майор, не ссы, действуй!

– Моего деда тоже в ГПУ расстреляли. – Акцент майора прорезался снова.

Даша задохнулась даже:

– А ты им служишь?! Им же! Кремлевской шпане! Ворью конторскому! Вовану-вертухаю задницу лижешь! – тут Дашу понесло, не остановишь. – Они же твой народ за людей не считают. Слыхал слово такое – черножопый? Так это про тебя! И про деда твоего, и про детей твоих! А ты у них, значит, в холуях?! Ай да джигит! Сокол ясный! Вот ведь матери-то на старости лет радость – сынок на отцовых убийц спину гнет! Иуда!

– Лицом вниз! На землю! – гаркнул майор, дергая «калашников» – ремень зацепился за сиденье.

Дашу вытолкнули на обочину. В щеку остро впился мелкий щебень.

Майор еще что-то кричал на своем, горском злом языке.

«Что? Все? Сейчас?! Вот прямо сейчас?!» – Даша зажмурилась до боли. Дико заломило в висках, голова, казалось, вот-вот лопнет.

Так же внезапно отпустило.

Она медленно открыла глаза – перед ее глазом степенный жук-долгоносик, тускло отсвечивая кованой синью, обстоятельно перебирал лапками и куда-то направлялся. Наверно, домой, куда ж еще…

Вот он перевалил через камушек. Гладкий, как речная галька, круглый, коричневый, так похож на шоколадную конфету-драже, с палевым пояском посередине.

Получается, что этот камушек и этот жук и есть последнее, что она видит?

В этой жизни.

О том, что есть еще какая-то другая, загробная жизнь, некий таинственный полутропический парк культуры и отдыха с бесплатными напитками и плавными аттракционами, где ей и предстоит провести вечность в скучно трезвой компании, под нудные музыкальные номера местной самодеятельности, – вы это серьезно, да?

Но тогда получалось, что грохот воды внизу в ущелье, уголок сырого неба, жук-долгоносик (жук, кстати, уже уполз, вычеркнуть жука) и этот, похожий на шоколадную ириску, камушек, – вот, собственно, и все…

Отчаянно силясь что-нибудь вспомнить, ведь вся жизнь прокручивается как в кино, прямо с раннего детства, ведь так? Все впустую.