Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— Я уж не говорю про Екатерину Михайловну. Конфликт свекрови с невесткой — слишком заурядная и избитая тема. Твоя мама признавала за мной только единственное право — создавать тебе благоприятную обстановку. Ни на что большее, по ее мнению, я не способна. А я не желала играть навязанную мне роль, хотя и догадывалась, что Екатерина Михайловна — не тот режиссер, который считается со своими актерами…

Это были последние слова Лены, услышанные Хрузовым. В его мозгу внезапно произошел скачок, и он переключился на математику. «Я же могу войти в проблему с другого хода… Если только мое предположение, что триангуляции соответствуют функциональным областям простых групп Ли верно, то я могу взять не ту группу, на которую накладывает вето Моренов, а следующую! Е восемь, замечательная группка… Известно, что сто двадцать ее плоскостей, пересекаясь, дают шестьсот девяносто семь миллионов элементов. Многовато, конечно, но жить можно. И потому, если мы не будем дробить пространство постепенно, а сразу же, на первом шаге, поделим его на шестьсот девяносто семь миллионов областей, то, во-первых, не надо будет доказывать, что это симплекс, и, значит, отпадает ворох рутинной работы, а во-вторых, при экстраполяции можно будет пользоваться целыми кусками…» Мысль Хрузова работала быстро и четко, как хронометр. Он продирался в потемках идеи мужественно и самозабвенно. «Господи, красота-то какая! Как все-таки в природе все выверено, как все взаимосвязано! Нам остается только нащупать нити и отгадать, куда какая ведет. Кажется, я вытянул еще одну ниточку… Везучий же я человек!»

Хрузов радостно засмеялся про себя. Ну, кто теперь посмеет сказать, что он пользуется не своим результатом? Такого подхода к поиску неподвижной точки нет ни у кого! Он убил целый год на сутяжничество, когда можно было, хорошенько поразмыслив, совершить обходной маневр. Эх, Хрузов, сколько ты потерял времени! Надо наверстывать…

Это была совсем другая, не та мысль, которая, ускользнув от него год назад, изредка будоражила своей призрачной тенью. Но Хрузов и ей был рад как ребенок, потому что всегда ценил отменные идеи. Хороший признак, когда к тебе возвращаются утерянные способности, подумал он. Хрузов достал записную книжку и подчеркнул в ней несколько ключевых слов: ведь он не доверял теперь своей памяти. После этого Федор положил записную книжку в карман и собрался уже встать, но тут вспомнил, что рядом сидит Лена, они разговаривают и, значит, нельзя так вот просто взять и уйти, невежливо.

Он виновато поглядел на нее. Стиснув зубы, она смотрела на него тяжелым, гнетущим взглядом. Даже левый глаз потемнел от гнева.

— Федор, мне так и хочется тебя ударить.

Хрузов кожей почувствовал ее ненависть и содрогнулся. А может, их развод и вправду осознанная необходимость?

— Теперь ты не имеешь на меня никакого права, — мягко сказал он, — поэтому это будет квалифицироваться не как семейная ссора, а как хулиганство в общественном месте.

— Твое счастье…

Лена поднялась и взяла сумку. Сейчас она уйдет, и это будет уже навсегда. Вероятность случайной встречи двух людей в многомиллионном городе оценивается… Хрузов не стал искать эту сногсшибательную вероятность, потому что ему безумно захотелось напоследок сделать Лене хоть что-нибудь приятное.

— Слушай, — сказал он, — хочешь, я отдам тебе эту сердоликовую вазочку? Ты почему-то не забрала ее, а мне она совсем не нужна. Пылится где-то на шкафу. Маме она не нравится.

— Мы уже купили, — холодно ответила Лена.

— Но мне-то она тоже не нужна!

— Подари кому-нибудь.

— Кому я подарю? У меня нет никого, кто бы в ней нуждался.

— Мне до этого нет дела.

— Но ты же ее купила!

— Я? — Она злорадно рассмеялась. — Тебе показалось.

Она кинулась прочь и шла быстро, пока не смешалась с толпой. С истерическим визгом подкатил поезд. Хрузов продолжал сидеть, размышляя над своим открытием, радуясь ему. Месяц работы. От силы два. Это — миг по сравнению с тем, что он угробил на борьбу с Мореновым и его кликой. Да здравствуют неожиданные встречи! Они раскрывают глаза на то, что лежит рядом, но чего нельзя увидеть, так как нужен толчок извне, чтобы прозреть.

Не откладывая, Хрузов поспешил в библиотеку: надо взять книжку Бурбаки. В редакцию журнала он так и не поехал.

В приказах начальника отдела кадров, полковника в отставке, сотрудники института именовались «личным составом».

Никто из личного состава института не догадывался, что случилось с Хрузовым. Еще недавно стоило взглянуть на него, как сразу становилось ясно: худо человеку, очень худо. А тут словно подменили! Померкшее лицо ожило, в голосе зазвенели фанфары (ну, не фанфары, так колокольцы), а походка из угрюмо-тяжеловесной, невнятной превратилась в скользяще-радостную, бальную. И вспомнили тогда коллеги, что таким Хрузов был больше года тому назад, когда от него еще не ушла жена, когда защита его докторской диссертации была делом если не решенным, то по крайней мере наживным. Что такое, всполошились мореновцы, неужели Владимир Маркович сдал свои позиции? Присмотрелись они, принюхались, покрутились, повертелись и в конце концов облегченно вздохнули — с Мореновым все обстояло благополучно. Крепкий старик, ничем не сдвинешь.

Тогда пришел черед недоумевать хрузовцам. Отчего вдруг такая лучезарность у Федора? Чем вызвана? Надолго ли? Внешнее наблюдение за Хрузовым ничего не прояснило, а спросить впрямую никто не решался — одни боялись невзначай обидеть Хрузова, другие опасались навлечь гнев Моренова. Вот и оставалось только молча пожимать плечами.

Первым на эту тему заговорил с Федором Петряев. Он работал в другой лаборатории, поэтому держался по отношению к Владимиру Марковичу Моренову весьма независимо. (Да и вообще личность Михаила Петряева, кандидата наук, была такого склада, что ей было позволительно многое из того, что не рекомендовалось другим.)

— Ты чего такой сияющий? — поинтересовался Петряев. — Блестишь, точно начищенный пятак.

— Ты когда-нибудь занимался спортом? — вместо ответа спросил его Федор.

Петряева нелегко застать врасплох. Вопрос Хрузова его нисколько не ошарашил.

— И сейчас занимаюсь! Футбол по воскресеньям, теннис по четвергам, каждую среду баня… А что?

От такого обаятельно-простодушного ответа Хрузов выпучил глаза.

— Слушай, а когда же ты работаешь?

Петряев рассмеялся.

— Сейчас! Разве ты не видишь, что я несу на машину флоппи-диски? — Он потряс перед носом Хрузова кассетой с гибкими пластинами. — Но ты ведь не для того спросил меня о спорте, чтобы уточнить расписание моей служебной деятельности?

— Нет, конечно, — стушевался Федор. Ему импонировал веселый нрав Петряева, одинаково раскованный как для начальства, так и для прочего «личного состава» института. — Я спросил о спорте, потому что собирался провести аналогию между финишным рывком в беге и тем состоянием, в каком я сейчас, собственно, пребываю.