Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

И, уже отходя, Владимир Маркович, нисколько не признав своего поражения, вновь скроил участливую мину:

— Как здоровье Екатерины Михайловны? Передайте ей от меня привет.

Итак, он выложил все начистоту. Пусть противник готовится, если сможет. Хрузов остался доволен разговором с Владимиром Марковичем, правда, после ему почему-то никак не удавалось погрузиться в математические преобразования, и он, плюнув, занялся более прозаическим, тривиальным делом — стал готовиться к семинару, который он вел у студентов-второкурсников.

Потом Хрузов прошелся по комнатам. В одной сотрудники пили чай, и Федор с удовольствием присоединился к ним, в другой обсуждался алгоритм Лени Хачияна для решения задач линейного программирования. Хрузова тоже заставили высказаться, и, когда он подтвердил, что, на его взгляд, работа выше всяких похвал, диспут как-то сам собой сошел на нет. В третьей комнате кипел горячий спор о том, кто будет новым директором математического института. Покойного Виноградова любили, его смерть многих огорчила и привела в уныние.

Хрузов подумал, что Моренову уже шестьдесят девять и что он тоже может… И сразу же устыдился своих мыслей. Так не годится. Так он мог желать в первой фазе своей борьбы, когда активно включился в склоку, не найдя ничего лучшего, как бить врага его же оружием. Кто-то сказал: новые идеи побеждают по мере того, как умирают их противники. Прежде Хрузову нравились эти слова, теперь у него другая позиция. Новые идеи должны побеждать независимо от количества противников, они обязаны покорять их, подчинять своей силе, а не вступать в перебранку со старыми идеями, как базарные торговки. Вам не нравится, что в моей работе используются конструкции, к которым имеет отношение Ледяшин? Прекрасно! Я сделаю по-другому. Я найду иной путь. Важна общая идея, а ее вам у меня не отнять…

В коридоре Хрузов столкнулся с Нечаевым. Федор приветливо протянул ему руку.

— Как дела?

Золотая оправа Нечаева грустно блеснула.

— Да не очень чтобы очень. За ту овощную базу выговорешник схлопотал, вы ж знаете. Теперь вот надо снимать.

— Это не самое страшное в жизни… А в общем ты, конечно, сам виноват.

— Кто спорит, Федор Константинович!

Нечаев заметно посерьезнел с того дня, как попался с яблоками на овощной базе. В институте он работал пару лет, но про него уже шла молва, что он как погода: то ветреный и дождливый, то солнечно-сухой. А сейчас, пожалуй, стал как климат более устойчивый, улыбнулся Хрузов, глядя на его темноватое лицо, узкое и длинное, как стручок, с некрасиво свернутым набок носом.

— Между прочим, Женя, кто тебя курирует?

Нечаев беззаботно махнул рукой.

— Даже не знаю. Ну, завлаб иногда промывку мозгов устраивает, а так… Сам по себе развиваюсь. То здесь схвачу, то там. Задач-то мало! Я имею в виду настоящих, диссертабельных.

— Ну, это ошибочное мнение! Задач навалом, их требуется только аккуратно поставить перед стажером. Вот почему я думаю, что молодых людей следует вводить в храм науки за руку. Не всех, конечно, но большинство из молодых. Мне, скажем, в свое время очень помог Владимир Маркович. Он определил меня как ученого, поставил на ноги. Без него я бы потерялся…

— Зато сейчас он, наверное, раскаивается в своем опрометчивом менторстве, — понизив голос, вставил Нечаев. — Знаете, как назвал его Петряев? Тиранозавр. За то, что он вас тиранит.

— Михаил шутит, — строго сказал Хрузов. — Лучше бы вместо этого он поговорил с тобой о задачах. Ведь вы, кажется, в одной лаборатории?

— В одной.

— Ну так что же он не займется тобой?

— Откуда я знаю? Ему недосуг, должно быть. Он и так вечно суетится, словно белка в колесе.

— Да, есть у него такая черта, — согласился Хрузов. — А мог бы много сделать, он парень толковый.

Петряев вызывал у Хрузова двойственное чувство преклонения и жалости. Михаилом нельзя было не залюбоваться, видя зачастую его гусарский размах и поистине благородные устремления духа. И в то же время можно было только сожалеть, что он нередко растрачивает себя по пустякам, не умея отличить главного от второстепенного, подлинного от мнимого. Особенно в науке.

— Так как же с тобой быть, а? — задумчиво протянул Федор.

Они поглядели друг на друга долгим, понимающим взглядом, и у обоих возникла одна и та же мысль. Однако Женя побоялся высказать ее вслух, а Хрузов, угадав совпадение желаний, произнес:

— Если хочешь, зайди как-нибудь ко мне. Завтра у меня семинары, я занят, а вот послезавтра свободен. У меня есть интересная задача, которую я знаю, как решать, вот только руки не доходят. Может быть, ты возьмешься?

Физиономия Нечаева расплылась в довольной, праздничной улыбке. Очки залихватски блеснули.

— Федор Константинович! Да я сам думал, как бы к вам подкатиться с таким предложением! — Он буквально возликовал. — Мне еще Трегубенко про вас говорил, что, дескать, у вас в голове задач бездна. Вот спасибо-то!

Хрузов шел по коридору и думал, что времени впереди много и он все успеет. В отпуске он непременно хотя бы вчерне закончит диссертацию. А Нечаев неплохой парень и, говорят, способный, а раз так, его нельзя бросать на произвол судьбы, ни за что нельзя.

Хрузов почти летел по коридору. Докторский рывок его был легок и неудержим.

Екатерина Михайловна, нагруженная тремя сумками (две, связанные, висели коромыслом через плечо, одна в руке), медленно шла по уложенной бетонными плитами дороге, тяжело дыша, но не умолкая ни на минуту, словно опасаясь, что не успеет выложить своему попутчику все, что он должен знать о ее сыне, талантливом математике.

Попутчиком был седенький старичок с рюкзаком и сумкой на колесиках, которую он катил позади себя. Сумка визгливо поскрипывала.

Было холодно и сухо. По лазурному, глубокому небу быстро плыли облака. Березовая роща, через которую пролегла дорога, уныло качала оголенными ветвями. На них в философском раздумье сидели черные вороны. Изредка птицы, словно что-то вспомнив, вдруг срывались и с громким карканьем уносились прочь.

— А сейчас Федор заканчивает докторскую диссертацию. Когда он работает, ему нужен абсолютный покой. Знаете, он у меня такой увлекающийся, что порой даже забывает принимать пищу! Если не напомнишь, так и будет сидеть голодным. Сколько раз бывало: рисует какие-то там знаки, а в животе пусто. А матери что нужно? Чтобы ребенок был сыт и здоров.

— Это обязательно, — согласился старичок благодушно.

— Вот еду и думаю: покормила его Эльвира Георгиевна или нет?

Хрузов не ждал приезда матери. Увидев ее из окна, навьюченную сумками, он торопливо выскочил навстречу, проклиная себя за то, что мать так мучается из-за него, возит в трех сумках продукты, всегда стараясь приезжать неожиданно, чтобы сын не встречал ее, не отвлекался от своей работы. Федор знал, что никакие слова не заставят ее отказаться от этих поездок. Она готова расшибиться в лепешку, лишь бы только ее сыну было хорошо. Если бы она осознавала, какую неловкость испытывал Хрузов, когда видел ее, задыхающуюся, на пороге дачи! Несколько раз Федор заговаривал с Екатериной Михайловной об этом, но она не понимала его и обижалась. «Ты еще не такой самостоятельный, чтобы отказываться от моей помощи, а я еще не настолько слаба, чтобы не оказывать ее тебе». Вот и вся ее премудрость!