Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Углубляясь в свои выкладки, Хрузов забывал обо всем на свете. Для него не существовало больше ни Ледяшина, ни Моренова, ни Нечаева, ни Лены, ни горя, ни радости, ни голода, ни жажды, ни пустоты — ничего. Мир прекрасных симметрий стоял выше земного. В минуты творческого блуждания по этому миру Хрузов четче всего видел свои мысли, и он изумлялся им и наслаждался, как только можно насладиться идеальным…

Правда, в последнее время сосредоточиться было труднее из-за того, что его все еще преследовало туманное видение той, ускользнувшей от него прошлым летом мысли. Берясь за карандаш, он всегда старался вспомнить ее. В этот раз тоже. Но ему вновь не удалось установить с ней контакт, и тогда он, вздохнув, заставил себя переключиться на неподвижную точку.

Когда работа была в самом разгаре, чья-то властная рука легла ему на плечо, надавила на ключицу, требуя к себе внимания, возвращая к действительности. Хрузов поднял глаза. Перед ним стоял Владимир Маркович Моренов. Хрузов вытащил из ушей вату и замер, ожидая, что скажет ему его начальник, его враг.

Поведя лобовую атаку на Хрузова, Владимир Маркович пытался сохранить видимость хороших с ним отношений. Этим он как бы подчеркивал, что для него все сотрудники равны, и если он возражает против защиты Хрузовым докторской диссертации, то потому лишь, что она не удовлетворяет некоторым научным принципам, которые он проповедует как доктор наук. Поэтому-де он и поддержал Сергея Ледяшина, выступившего в защиту своего приоритета.

— Почему вы не идете в отпуск, милейший Федор Константинович? — дребезжащим голосом спросил Владимир Маркович, отпуская плечо Хрузова. — Сейчас начало октября, а у вас по графику отпуск в августе. У нас, конечно, не производство, где все жестко регламентировано, однако зачем же злоупотреблять либерализмом администрации? Да и устали вы, поди.

Его веки-шторки несколько раз опустились и поднялись, изображая недоумение.

— Я как раз собрался пойти в отпуск на той неделе. Вот, кстати, и заявление.

Хрузов выдвинул ящик стола и достал оттуда листок с заявлением на отпуск. У Моренова была сильная дальнозоркость, и он проглядел бумагу на вытянутой руке.

— Так. Замечательно. Мне подписать?

Владимир Маркович любил строить из себя незнайку в повседневных делах, не касающихся науки. Ставя свою подпись, обычно спрашивал, нужна ли она, и где именно, и следует ли рядом поставить число. Это был определенный церемониал, который неукоснительно соблюдался всеми участниками.

— Да, конечно, — ответил Хрузов.

Моренов подписал быстрым, решительным росчерком. Подпись была крупная и разборчивая, как бы свидетельствующая о том, что ее хозяин человек не мелочный и любящий ясность.

— Я бы советовал вам податься куда-нибудь на Кавказ. Там еще не холодно, без осадков. Народу там сейчас, сами понимаете, немного. Отдыхай — не хочу. А вам после всех этих тяжких потрясений необходимо отвлечься.

Хрузова сначала озадачила, а потом разозлила такая деланная, помазанная елеем участливость. «Держаться, — умолял он себя, — только держаться… Срыва не должно быть». Дрожащими пальцами он взял подписанное заявление и положил обратно в стол.

— Потрясение и в самом деле тяжкое, — сказал Федор, — но не настолько, чтобы сильно отвлекаться. После отпуска я представлю в ученый совет новый вариант своей диссертации. Вторая и четвертая главы будут полностью переписаны.

Моренов уставился на Хрузова остановившимся взором: что за ерунду порет его ученик? Чтобы в такой короткий срок найти новую триангуляцию? Быть такого не может!

— А как же ваши с Ледяшиным конструкции?.. — ошарашенно проговорил он. — На них же держались все выкладки!

— Никак. Я обойдусь без них… — В Хрузове разгорался нехороший огонек злорадства, который он никак не мог унять. — Я получил результат, который позволит мне избежать помощи Сергея Леонидовича, — саркастически закончил он.

Пусть я проговорился, решил он, даже интересно, что скажет Владимир Маркович. Моренов опытный боец. В боксе, кажется, есть понятие — хорошо держать удар. Владимир Маркович тоже хорошо держит удар, усмехнулся про себя Хрузов. Он не побледнел, не стиснул зубы, не схватился за сердце, только на его старческих щеках проступили два бледно-розовых пятнышка, и все.

— Ну что ж… Не было бы ошибки. А так… Что ж. Это хорошо, — бормотал Моренов, опуская и поднимая веки-шторки. — Не хотите ли прежде выступить на семинаре?

— Пока нет, — коротко отказался Хрузов.

— Ну что ж… Если у вас есть ко мне какие-нибудь просьбы…

Владимир Маркович заметно расстроился. Ведь если Хрузов окажется прав, вся его интрига рассыплется в пух и прах. Придется изобретать что-нибудь новенькое, а ему, старику, с каждым годом это дается все труднее. Вот какие сложности.

Первым побуждением Хрузова было сшалить и, подобно Диогену, попросить: «Не заслоняйте мне солнца!» Да ведь не поймет он, этот не Александр Македонский, рассердится по-настоящему.

У Хрузова пропало всякое желание злорадствовать, напротив, в нем даже появилась жалость к этому седовласому, уставшему человеку, некогда большому ученому.

— Хотите знать мое мнение? — внезапно сказал Моренов. — Не спешите с диссертацией. Не на ней свет клином сошелся. Вас и так ценят, вы старший научный сотрудник, тогда как, например, Ледяшин, ваш однокурсник, еще младший. Чего же еще больше? А защищаться вам должны предложить старшие товарищи. Иначе как-то некрасиво получается. Создается впечатление, будто мы вас недооценили и вы исправляете нашу ошибку — вылезаете вперед и говорите: вот, мол, я каков, и без вас могу!

— Я думаю, вы заблуждаетесь, Владимир Маркович. Научный сотрудник должен делать свою работу независимо от того, благоволит ли к нему начальство или нет, и если получается что-нибудь стоящее, он обязан — понимаете, Владимир Маркович? — обязан представить ее на суд коллег. А уж докторская его работа или нет, решат в ВАКе. Ждать же, когда старшие товарищи, как вы выразились, снизойдут до своего благословения, конечно, тоже можно, но только при этом нельзя оставаться подлинным ученым.

Поняв, что их разногласия непреодолимы, Хрузов говорил резко, раздражительно. «Он пугает, а нам не страшно, — повторял он про себя, — он пугает, а нам…» Упрямый старик надменно глядел на своего подчиненного. Чехарда самых разнообразных чувств мелькала в этом высокомерном взгляде. Федор вспомнил, как Владимир Маркович однажды сказал: «Планируйте неудачу, так или иначе она сама вас найдет». Дельный совет. Если бы он еще прибавил, что неудачу могут привести к тебе за руку, чтобы она, не дай бог, не заблудилась…

— Подлинным ученым, — задумчиво продребезжал Моренов. — Подлинным ученым… Ну-ну.