Аркадий Сарлык - Ухожу и остаюсь

От этой неистовой фальши,
Последней предсмертной гульбы
Меня уносили все дальше
В пески, где ни вмятины даже,
Барханов кривые горбы.

Народные судьи Шпак и Егоров
Заперли двери. Проверив запоры,

Скорбным гуськом прошли в зал заседаний
С ватой в ушах (чтоб не слышать рыданий).

Их уже ждали, сидя на лавках,
Двое супругов, толстых и славных.

Оба степенно направились к судьям,
Дружно уселись на жесткие стулья

И, прислонившись плечами друг к другу,
Слаженно, как полагалось супругам,

Ждали, сопя и ритмично вздыхая.
Муж ей шепнул: «Ты скажи, дорогая,

Что я с работы хожу нетверезый,
Что мы с тобою частенько деремся,

Ну и… что хочешь». Она возразила:
«Нет, я скажу, что тебя поносила!»

«Но, дорогая, ведь это неправда!
Я не могу так обманывать Право».

«Ну, так скажи что-нибудь, что захочешь.
Что я тебе отвратительна ночью».

«Нет, ни за что! Я так врать не умею.
Ты уж сама. Ты меня поумнее!»

«Боже мой правый, одно наказанье!
Должен же ты им давать показанья!»

«И никому ничего я не должен,
Если же должен, ты, милая, тоже…»

Так препирались они долговато.
Шпак и Егоров вынули вату,

Слушая их зачарованно в зале
Бракоразводном. Потом отказали.

Высоко в горах за облаками,
Где гуляет летняя пурга,
Сопки ледяными кулаками
Подпирают речки берега.

Где кружится речка Калгутинка,
Мы в поселке малом Калгуты
Не шнуруем модные ботинки —
Вяжем по полдюжины гурты.

Здесь туманы и снега, трудная природа,
Кому шкура дорога, тот другого рода.
Кому желтые рубли, кому горы снятся,
Кому плакать на мели, а кому смеяться.

Верхней трассы каверзна дорога,
Крут в тумане тягостный подъем.
Здесь потерь бывало слишком много,
Мы погоним гурт другим путем.

Под седлом здесь нет кобыл, круто мат проперчен —
Лишь бы чай погуще был да конек покрепче.
Кто в седле здесь усидел, тот уж не случайно
Весь от пыли поседел, почернел от чая.

Все в поту, потугах и навозе
Прожигаем летние деньки.
Будет мясо сарлычье и козье,
Будут вам бараньи курдюки.

В темноте мы прожигаем дыры,
В ночь впирая напряженный взгляд.
До утра кружимся возле тырла [5] Тырло — место ночевки. ,
На котором сарлыки храпят.

В гурт хотят и вор, и волк, и медведь пробраться.
Ночь мы делим, как мосол, на троих, по-братски.
Мы не верим в чудеса, дышим в ночь устало…
Спичка чиркнет в небесах — то звезда упала.

Я вышел на путик рано,
Со звездами в небесах.
Созвездие Ориона [7] Орион — в греческой мифологии великан-охотник.
Плясало в моих глазах.

Но кончился звездный праздник,
И в тундру вступила ночь —
Бледная, словно призрак,
И блеклая… Слово «прочь»,

Наверно, еще тусклее,
Но это давно прошло —
Я новое поколенье —
И память и ремесло.

Приманку сменю в капкане
(Ушел долгожданный гость),
Лицо разотру руками
И брошу накрохи горсть…

Бегут мои лыжи ровно,
Горланит под ними наст,
И память уже не ранит,
Как будто и не про нас.

Опять разгулялись звезды.
Окликну одну из них
По имени Бетельгейзе…
И вновь Орион возник

На млечном путике ночи,
Удачливый, как всегда,—
Ночь стала чуть-чуть короче,
К весне потекла вода.

Но, значит, и старость ближе?
Ну что же, приму ее,
Как отдых, снимая лыжи
И ставя в углу ружье,

Сейчас принимаю, ужин,
Трофея холодный пух…
Давно мне для счастья нужен
Спокойный и твердый дух,

И тундры без дна и края
Огромная белизна,
Чтоб я позабыл, что знаю,
И понял, чего не знал.

Как зрачок под бельмом, подо льдом цепенеет вода,
И звенят под ногою железные комья земли —
Это вновь налетели косматые псы-холода,
За собой росомаху — полярную ночь привели.

Ты капканы расставишь улавливать теплую плоть,
Ты научишь ее себе лапы в отчаянье грызть.
Будешь ты в темноте на реке лед пешнею колоть,
Будешь ночь и пешню за длину непомерную крыть.

Будет время сочиться и таять, как льдинка в горсти.
За неровным обрывом земли в нетерпенье своем
Набухать будет солнце, пытаясь к весне прорасти,
И прорвется внезапно — забрызгает весь окоем.

Ты увидишь, как вновь на реке прозревает вода
И синеет в провалах снегов уползающих тень,
Убегают на север костлявые псы-холода,
Тянут длинные нарты — полярный немешкотный день.

Будешь ладить навес (наконец-то ты лесу привез),
Ты взмахнешь топором и припомнишь вдруг запах лесов,
Покурить разогнешься — увидишь на тысячи верст:
Жизнь по кругу идет, солнце катится, как колесо…

Но опять, как зрачок под бельмом, столбенеет вода,
И гремят под ногою железные комья земли —
Значит, вновь налетели жестокие псы-холода,
За собой росомаху — полярную ночь привели.

Двое любят друг друга — старинный сюжет!
Двое толстых людей полюбили друг друга.
Полюбили — и все! Почему бы и нет?
Или толстым любить — что-то вроде недуга?

Отвлекаясь от дел, поднимаем глаза,
Словно знаменье, нас растревожило это —
Будто грянула с ясного неба гроза,
Или снег повалил среди жаркого лета.

Недоверчиво глазом на толстых косим:
— Как же так? Мы — худые, и то не умеем!
Жизнь — копейка, любовь — ерунда, слава — дым,
Поднимающийся над чадящим елеем…

Двое толстых бегут от инфаркта трусцой
Рука об руку, рядом, любя и ревнуя.
Как комичен их бег! Вот их век золотой!
Вы наплюйте на тощих с их завистью! Ну их!!!

Пожилой наш физик Богуш
Разлагает свет на части,
Тайный смысл любого цвета
Он постиг и нам расскажет:
«Красный цвет пылает страстью.
Он — кипенье буйной крови,
Гнева глаз, судьбы злорадство.
Цвет оранжевый — чуть теплый,
Как любовь на склоне жизни,
Как радушная забота
О незваном ночью госте.
Желтый, знают даже дети,—
Цвет разлуки и измены,
Жаркий шепот оправданья,
Тихий шепот отреченья.
Цвет зеленый — цвет спокойный,
Жизни полон и здоровья,
И морской широкой воли,
И лесного изобилья.
Цвет зеленый нужен травам,
Травы — детям, чтобы бегать,
Дети — взрослым, чтобы жить.
Голубой далекой дымкой
Голубой покрыл полмира,
Жизнь лесов и память зодчих,
Плеск морей и снег равнин.
Голубой — как ветер горный,
Он прохладен и спокоен —
Ветер веры, ветер славы
И высоких чувств и дум.
Синий цвет к закату клонит.
Он усталый и холодный,
Как колодец после жатвы,
Или в кратере вулкана
Неба ласковый лоскут.
Фиолетовый кладется
После всей палитры жизни:
После страсти и разлуки,
После трав и созиданья,
Когда синяя тревога
Сменит голубой восторг.
Фиолетовою дымкой
Взгляд подернется, и черный —
Черный зрак немого бога
Позовет в небытие».
Так сказал наш физик Богуш,
И оптическая призма
Разложила свет по спектру,
Наша белая дорога —
Жизнь, как яркий холст, легла…
Где теперь наш старый физик?
Вряд ли я его узнаю:
Я забыл его и помню
Только крохотную призму
И тяжелое дыханье
(Астмой Богуш наш страдал).