Николаи Жернаков - Бессонница

«Сегодня, мама, я видела этого «варяга». Тебя вот нету, а он все еще ходит по земле… Почему так? Колхоз кто развалил? Он — Устин Власов. Так нет, нашлись защитники — стал он после того председателем сельпо. В сельпо проворовался — опять появились заступники; покаялся — бригадиром поставили. Когда и тут не справился — все-таки нашлось место незаменимому работнику: стал зав. нефтебазой МТС.

Прямо диву даешься, до чего добродушный у нас народ: поскользнулся человек — надо его поддержать. Так иной и скользит всю свою жизнь. Уж, кажется, многое поняли, многому научились, а человека частенько еще разглядеть не умеем.

Шла я сегодня, мама, через Солдатские Увалы, шла и не узнавала их. Дома все под обшивкой, окна светлые, глазастые; и улица стала длинная. Под окошками у многих — мотоциклы. Видно, хорошо зажили в Кузоменье, пожалуй, получше нашего колхоза. Только горько мне было, как подошла я к своему дому. Прости нас, мама, что не сумели мы покоить твою старость. Я даже и понять не могу, кто тут виноват».

И снова Дора видит прошлое своего Кузоменья, своей семьи.

Степан вернулся домой после победы. Погулял неделю и опять сел на трактор, как до войны. Правда, председатель колхоза Устин Филиппович Власов поначалу озадачился — можно ли брату изменника доверить трактор? Справился, где следует, — можно. Раз так, все законно. А брат у него все равно пропал. «Таких не выпускают и правильно делают», — солидно говорил всем Устин Филиппович.

Но пусть люди видят: он только добра хочет. Ну поначалу, когда надо было, поприжал он маленько Кокориных. Не шутка все-таки — Родину предать. А Степана можно еще человеком сделать, пусть докажет себя на тракторе, пусть трудится.

Дочка Устина Филипповича Марина работала в колхозе счетоводом. Девка-красавица, на выданье. И жениха ей Устин Филиппович подсмотрел доброго — при орденах парень, на хорошей должности: инструктором в райкоме партии. Оно бы и не хотелось безрукого зятя, да опять же инвалид-то военный, при нынешнем положении это что-то значит. А через людей было известно, что парень не прочь жениться, вот и стал к нему Устин Филиппович подходы искать.

Он не раз намекал дочери, чтобы она вела себя с инструктором «без всяких фигур: женихи-то ноне, девка, прямо сказать, дороги». Стремился завлечь облюбованного жениха к себе в избу то «перекусить», то «помочь в планах разобраться». И, казалось, все шло у Устина Филипповича как по маслу. Потому и не удивился, когда Марина заявила, что думает выходить замуж. Но совсем расстроился, узнав, что дочка выбрала себе Степана.

Покричал Устин Филиппович, пригрозил даже, что и за дочь ее признавать не будет. Но тут всегда послушная Марина показала характер: без свадебной пирушки, позоря отца-председателя, ночью ушла к Степану.

Степан Марину женой в дом принял, а в сельсовет с ней не пошел, стал уговаривать: «Не к чему формальности… И так проживем. А нет, так загсом друг друга не задержишь».

Марина вроде и не возражала, но втихомолку плакала. Мать стала меж двух огней. Слезы Марины как-то обижали ее: «Степан ли не муж девке!» Она так и сказала снохе: «Что кукситься-то? Не медведь дерет, а парень замуж берет». Но и представить себе не оформленного по закону брака не могла. Впервые, может быть, запала дума: «Почему так? Все ли ладно у Степки? Завсегда озорник был…»

Выбрала час, спросила:

— Ты чего это мудришь-то?

— Перестань, мать, сам знаю, не маленький.

— Ой, сынок, не по сердцу мне так-то…

На этом пока разговор и закончился.

Устин Филиппович совсем невзлюбил Кокориных. В дом зятя не захаживал, с дочкой разговаривал только «в рабочем порядке».

Но против желания Устина Филипповича председательство его подходило к концу. Был он великий мастер на всякие реформы в колхозе. То овец ликвидирует, то снова станет разводить. То убедит районное начальство, что «мясом завалит район» с помощью уток. Закупит их сотнями, помучаются колхозники с ними год-два, понесут убытки, а Устин Филиппович уж с новым проектом обивает пороги в районе. И находились головы — верили, даже в «передовых и самых инициативных» числили Власова.

Горько было Устину Филипповичу, что колхозники «прокатили» его, а еще горше, что, словно в насмешку, новым председателем избрали Степана Кокорина.

Нелегко пришлось Степану у руководства после Власова, но работать он начал весело. Вскоре Марина родила сынишку, и в доме Кокориных стало, кажется, совсем хорошо. Мать ожила, как в дни своего военного председательства. Со Степаном стала пропадать на фермах, в полях с ранней зорьки до полуночи.

Одно отравляло ей радость пришедшего в семью покоя: первый ее внук не был Кокориным. Она сама ходила в загс за метрикой, и сочетание красиво выписанных слов поразило ее: «…Степанович Власов».

— Неужто не противно тебе? — спросила она сына, передавая ему бумажку так, будто стремилась как можно скорее освободиться от нее.

Степан нахмурился, ничего не ответил, и мать из боязни как-то нарушить мир и согласие молодых своим вмешательством, перестала высказывать вслух свои невеселые мысли.

Марина полюбилась матери как-то сразу и навсегда. То ли тем, что пошла против воли отца, принесшего так много горя кокоринской семье, или, может быть, своей какой-то исступленной любовью к ее сыну и ровным, ласковым отношением к ней, своей свекрови.

Марина еще больше похорошела, все наряды ей были к лицу: хоть рогожку на нее надень, все равно залюбуешься. Только иногда омрачалось ее счастье невысказанной мужу обидой, что сын его живет под ее девичьей фамилией.

Непонятно, отчего стал Степан неумеренно прикладываться к бутылке. Вроде и причины к тому не было, а частенько он приходил за полночь под хмельком; бывало и под руки приводили — все больше Пантюха Рябой. С ним Степан как-то быстро восстановил старую дружбу. Выпили они впервые в День Победы, вспомнили войну, и Степан зачастил в баньку.

Кокорины о Федоте почти не говорили, а если вспоминали когда вслух, то потупя головы, как о давно умершем. Дора видела, что Степану было при этом как-то особенно тяжело и неприятно. Но в расспросы не лезла, знала: немного приятного для председателя колхоза в том, что его старший брат посажен за измену. Может, и выпивать Степан стал поэтому.

Вскоре в семью пришло еще большее горе. И было тем обиднее, что пришло оно совсем нежданным. Доре навсегда врезалась в память та страшная ночь.

Степана ждали с работы. В первом часу заскрипел снег под окном, шаркнули ноги в сенях, дверь в кухню распахнулась — и все смолкло. «Видно, грузен, — прислушалась мать. — Что сидишь, хороша жена? Принимай благоверного-то, с кем не бывает…»

Марина неохотно вышла на кухню. Там долго стояла тишина. Вдруг резко выкрикнул Степан. Дора бросилась к двери, но Марина опередила — вбежала в горницу. Лицо у нее было белее снега, будто на чужих ногах, прошла до кровати и молча села не нее. «Что?!» — замерла мать, но не дождавшись ответа, сама пошла в кухню. Там, за столом, как у себя дома, сидела незнакомая женщина. Мать встала перед Степаном, спросила молча, одними глазами. Он только плечом дернул: что, мол, скажу? Так уж получилось… И показал на стол, где лежал раскрытый паспорт. Мать долго силилась понять, почему с паспорта на нее глядела та же женщина, а фамилия ее была Кокорина. Наконец поняла.